Темнота хлынула в зрачки. Потом он столкнулся с внезапно выросшей перед ним ледяной стеной, прокусил язык, и последнее, что он почувствовал, был вкус крови во рту.
Глава пятнадцатая
УЗНИК
В глубине его беспамятства зарождались сновидения, которые означали, что хозяин временно покинул свой замок. Тень мокши бродила по опустевшим комнатам, перебирала потерянные безделушки воспоминаний, спускалась в лабиринт подвалов и рылась в холодном пепле надежд.
Мокши добрался до самого сокровенного, однако остался безразличен к этому хламу.
У него была совсем другая цель.
* * *
…Люгер открыл глаза, но ничего не увидел в полной темноте. Воздух был спертым, и остро пахло лошадьми. Слот ощущал толчки и покачивание — он пришел в себя в каком-то закрытом экипаже; кроме размеренного стука копыт, время от времени раздавался дикий вопль кучера.
Он попробовал пошевелиться и понял, что дело плохо: его везли со связанными руками и надели на голову мешок. Но, по крайней мере, конечности не были отморожены. Кто-то проявил трогательную заботу о том, чтобы пленник не задохнулся — напротив рта в мешке была проделана дыра.
Постепенно он восстановил в памяти все, что происходило с ним вплоть до того момента, когда он потерял сознание на окраине неизвестной деревни. Он вспомнил даже кое-какие отрывочные видения, преследовавшие его потом, — мучительные в своей зловещей недосказанности. Одним из призраков было существо с обнаженным телом Сегейлы и головой черного лебедя. Длинная шея извивалась по-змеиному, клюв чем-то напоминал губы, сложенные для поцелуя, а в огромных желтых лебединых глазах Люгер вдруг увидел собственную фигуру, которую принял вначале за отражение, но у нее отсутствовала правая кисть и левая стопа. Когда существо распахивало клюв, из глотки веяло могильным холодом. Оно являлось Стервятнику непременно посреди заснеженного леса, в глубине которого кричал ребенок.
Бесконечно повторявшийся тоскливый крик казался нечленораздельным, но потом Люгер стал различать слова: маленькая заблудившаяся девочка звала своего отца. И почему-то этот зов вселял в него леденящий ужас…
Он видел и свою гадательную колоду, лежавшую на полке под запыленным зеркалом, — колоду, вобравшую в себя уже слишком многое из его судьбы, чтобы лгать или утаивать горькую правду. Он воспользовался Оракулом. Об этом остались очень яркие и подробные воспоминания; возможно, кое-что из предсказанного должно было произойти в ближайшем будущем.
Неотъемлемым от Оракула был образ родового гнезда, приобретавший явные магические оттенки вроде кроваво-красных или черных пятен в тех местах, где кто-либо когда-либо умер за несколько истекших столетий, а также голубого свечения у входов в жилища духов и ауры смерти, окутывавшей мертвый зверинец — собрание чучел, пополнившееся недавно новым экспонатом.
Люгер сохранял слабую, но непрерывную связь с Оракулом. В том полусне весь дом медленно вращался вокруг гадательной колоды, будто уже не стоял на земле, а летел во мраке, при этом дух Стервятника находился одновременно снаружи и внутри — растворенный в эфире, бесформенный, всепроникающий…
И вот чьи-то руки принялись раскладывать карты на поверхности зеркала. Впрочем, эти руки были знакомы Люгеру, но он не мог вспомнить, кому они принадлежали, что причиняло ему мучительное неудобство.
Он заранее видел выпавшие карты, которые отражались в зеркале, поэтому никакого гадания не состоялось. Случайность была исключена, осталась одна только предопределенность. Не спасало даже то, что фигура Строгого Оракула не соблюдалась, и карты легли в гораздо более сложных сочетаниях. Вдобавок от Люгера не ускользнуло и появление «лишних» карт с незнакомыми ему изображениями, возникавшими, вероятно, под влиянием мокши. Именно они оказались совершенно непонятными и потому бесполезными: запечатленные образы были необъяснимо тревожными, как плохое предчувствие, и неотступными, как повторяющийся из ночи в ночь кошмар.
В какой-то момент Оракул начал действовать. Символические фигуры, населявшие многоярусный мирок возможного, неотвратимого и несбыточного, внезапно «ожили». Слот будто рассматривал их с большого расстояния, но в то же время различал мельчайшие подробности.
В новом, только что сложившемся мрачном орнаменте блуждающий взгляд Люгера наткнулся на карту, которая когда-то обозначала Влюбленных.
В новом, только что сложившемся мрачном орнаменте блуждающий взгляд Люгера наткнулся на карту, которая когда-то обозначала Влюбленных. Теперь вместо красивой девушки в объятиях цветущего юноши была отвратительная голая старуха с морщинистой кожей и редкими желтыми волосами. Юноша, похоже, не замечал ее уродства и позволял старухе ласкать себя дрожащими руками. Их любовная игра выглядела тем более омерзительно, что рот старухи был зашит толстой черной ниткой…
Взгляд Стервятника переместился на Висельника, повешенного на перекладине за левую ногу. Правая была согнута в колене. Обе ноги тоже образовывали известный символ.
Сначала Люгер видел тело со спины. Не иначе как ветер трепал одежду и медленно разворачивал Висельника. И вдруг ледяным воздухом дохнуло прямо из карты, словно из прямоугольной норы, уводившей в другой мир. Этот потусторонний ветер обдал могильным холодом Стервятника, находившегося на огромном расстоянии от поместья.