Когда через несколько дней после того разговора солнечным утром я вошел на старую кухню, то сразу увидел Черепаху, который стоял на дощатом возвышении у задней стены и в упор смотрел на меня. Очутившись после яркого света в темноватой кухне, я не сразу сумел разглядеть настороженное, почти паническое выражение у него на лице, да и руку он, как-то странно дернувшись, поднес к груди так, словно хотел защититься от удара, и опустил ее далеко не сразу. Казалось, он меня боится! Но еще более странным было то, что он и не думал устанавливать мольберт и готовиться к обычной работе. А когда я с ним поздоровался, он мне не ответил. Подойдя ближе, я спросил:
— Что-нибудь не так?
— Оно-сан… — только и вымолвил он, как-то нервно оглянувшись через левое плечо. И я, проследив за его взглядом, увидел свою незаконченную картину, прикрытую тряпицей и повернутую к стене. Черепаха нервно указал на нее и сказал:
— Оно-сан, это что, шутка?
— Нет, Черепаха, — спокойно ответил я, влезая на доски. — Никакая это не шутка.
Я подошел к картине, откинул драпировку и повернул к себе. Черепаха немедленно отвел глаза.
— Друг мой, — сказал я, — однажды ты уже проявил мужество, прислушавшись ко мне, и мы вместе сделали важный шаг в своей карьере. И теперь я хочу снова спросить тебя: готов ли ты совершить еще один шаг вперед со мною вместе? Подумай.
Черепаха по-прежнему не смотрел ни на меня, ни на мою картину.
— Оно-сан, а наш учитель об этой твоей работе знает?
— Нет, пока не знает. Но я, пожалуй, уже мог бы ее ему показать. Начиная с сегодняшнего дня и впредь я намерен писать только в такой манере. Да посмотри же на мою картину, Черепаха! Дай объяснить, что я хотел этим выразить. А потом, возможно, мы вместе преодолеем еще одну важную ступень.
Черепаха наконец повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.
— Оно-сан, — почти прошептал он, — ты предатель! А теперь извини меня, пожалуйста.
И с этими словами он выбежал прочь.
И с этими словами он выбежал прочь.
Картину, из-за которой Черепаха совершенно утратил душевное равновесие, я назвал «Самодовольство» и, хотя она весьма недолго оставалась в моих руках, вложил в нее столько души, что и до сих пор помню ее в мельчайших подробностях; по-моему, я вполне мог бы по памяти восстановить ее и сегодня, если б захотел. На ее создание меня вдохновила одна уличная сценка, свидетелем которой я стал несколько раньше, гуляя по городу вместе с Мацудой.
В тот день мы, помнится, направлялись на встречу с коллегами Мацуды из общества «Окада-Сингэн», которым он давно хотел меня представить. Близился конец лета; самые жаркие дни уже миновали, но солнце все еще припекало вовсю, и я, следуя по стальному мосту за уверенно шагавшим Мацудой, без конца смахивал пот со лба и мечтал, чтобы Мацуда шел немного помедленнее. Он в тот день был в элегантном белом летнем пиджаке, а шляпу, как всегда, стильно надвинул чуточку на лоб. Шагал он быстро, но в то же время легко, без намека на спешку. А когда мы наконец остановились на середине моста, я с изумлением понял, что он, похоже, ничуть не страдает от жары.
— Между прочим, вид отсюда довольно интересный, — заметил он. — Тебе не кажется, Оно?
Вид с моста действительно открывался своеобразный: с обеих сторон громоздились мрачные стены двух предприятий, а между ними с трудом втиснулся жилой квартал — сплошное переплетение стен и крыш, крытых дешевой черепицей или рифленым железом. Район Нисидзуру и сегодня пользуется репутацией не самого благоустроенного, а в те дни все там было несравненно хуже. Если смотреть с моста, то человеку несведущему вполне могло показаться, что домишки внизу давно заброшены и уже наполовину разрушились; но более внимательный наблюдатель мог различить многочисленные крошечные фигурки людей, деловито сновавших меж домами, как муравьи среди камней.
— Ты только посмотри, Оно, — сказал Мацуда. — И таких мест в нашем городе становится все больше и больше! А ведь каких-то два-три года назад это было не такое уж плохое местечко. А теперь здесь одни трущобы. Все больше людей разоряются, становятся нищими и вынуждены покидать родные деревни и селиться в крупных городах, пополняя армию таких же, как они сами, страдальцев.
— Как все это ужасно! — вырвалось у меня. — Хочется хоть что-нибудь для них сделать.
Мацуда улыбнулся — одной из своих высокомерных улыбок, после которых я всегда чувствовал себя полным дураком.
— Прекрасные чувства! — насмешливо заметил он, поворачиваясь к трущобам спиной. — И все мы частенько выражаем их вслух. Едва ли не на каждом шагу. А между тем подобные поселения продолжают расти повсюду, как грибы поганки. Потяни-ка носом как следует, друг Оно. И даже отсюда почувствуешь вонь тамошних сточных канав.
— Да, я уже заметил. Но неужели этот запах долетает сюда из такой дали?
Мацуда не ответил; он снова отвернулся и смотрел вниз; по лицу его блуждала странная улыбка.
— Политики и бизнесмены редко видят подобные места, — вновь заговорил он через некоторое время. — А если и видят, то с безопасного расстояния, как мы сейчас. Я сильно сомневаюсь, что многие из них хоть раз отважились пройтись по одному из таких кварталов. Честно говоря, сомневаюсь, что это оказалось под силу и большей части художников.