— И все?таки, — снова осторожно вставила мать, — не слишком разумно, по?моему, было бы принимать близко к сердцу слова какого?то монаха.
Отца, казалось, ее слова несколько удивили, и он некоторое время молчал, задумчиво качая головой. Потом снова заговорил:
— Мне и самому тогда не слишком хотелось всерьез относиться к его словам. Но Мацуи подрастал, взрослел, и пришлось все же признать, что старик?то был прав.
Нельзя отрицать: в характере нашего сына действительно есть некая слабина. Не зло — этого в нем нет. А вот с его ленью, с его нелюбовью к полезному труду, с его слабоволием приходится постоянно бороться.
Затем, словно на что?то решившись, отец взял три или четыре моих рисунка, как бы взвесил их на ладони, посмотрел на меня и сказал:
— Мацуи, твоей матери показалось, что ты мечтаешь стать профессиональным живописцем. Так ошиблась она или нет?
Я молчал, опустив глаза. Затем я услышал рядом с собой тихий голос матери, почти шепот:
— Но ведь он еще так юн! Я уверена, это всего лишь детский каприз.
Последовала пауза, затем отец снова обратился ко мне:
— Мацуи, ты хоть немного представляешь себе тот мир, в котором существуют художники?
Потупившись, я продолжал упорно молчать.
— Художники, — сказал отец, — живут в нищете и убожестве. Среда, в которой они обитают, постоянно подвергает их соблазну слабоволия и разврата. Разве я не прав, Сатико?
— Конечно прав. Но ведь кое?кому из них все же удается подняться достаточно высоко и стать настоящим художником, избежав падения в эти ужасные пропасти.
— Разумеется, всюду есть свои исключения, — согласился отец. Я по?прежнему смотрел в пол, но по голосу его догадался, что он снова задумчиво и немного растерянно качает головой. — Но тех, кто действительно обладает решительным и твердым характером, среди художников ничтожная горстка. А наш сын, боюсь, подобными качествами и вовсе не обладает. Скорее наоборот. И наш долг защитить его от грозящих ему опасностей. Мы ведь, в конце концов, всей душой стремимся к тому, чтобы он стал человеком, которым можно гордиться, не так ли?
— Ну конечно! — сказала моя мать.
Я резко вскинул голову и посмотрел на отца. Свеча уже наполовину уменьшилась, и ее яркое пламя освещало лишь одну сторону отцовского лица, а вторая пряталась в густой тени. Мои рисунки лежали у него на коленях, и я заметил, что пальцы его нетерпеливо теребят края бумажных листов.
— А теперь, Мацуи, — велел он мне, — оставь нас. Я хочу поговорить с твоей матерью наедине.
Я помню, что позже, тем же вечером, случайно наткнулся в темноте на мать. Скорее всего, я налетел на нее в одном из неосвещенных коридоров, точно не помню. Как не помню и того, почему слонялся по дому в темноте, хотя наверняка не для того, чтобы подслушивать, о чем говорят мои родители, — для себя я сразу решил не обращать внимания ни на что, какое бы решение они ни приняли там, в гостиной, после моего ухода. В те времена все дома, конечно, освещались довольно плохо, так что ничего необычного в том, что мы с мамой так и остались стоять в темноте, не было. Мы разговаривали, и я смутно видел мамин силуэт напротив, но лица ее разглядеть не мог.
— По всему дому почему?то пахнет гарью, — заметил я.
— Гарью? — Мать помолчала минутку, потом сказала: — Нет. По?моему, ничем таким не пахнет. Тебе, должно быть, просто показалось, Мацуи. У тебя слишком богатое воображение.
— Но я же чувствую запах гари! — возразил я. — Ну вот, теперь он снова усилился. А что, папа все еще в гостиной?
— Да. Он там над чем?то работает.
— Мне совершенно безразлично, что он там делает! — отрезал я.
Мать промолчала, поэтому я прибавил:
— Единственное, что отцу действительно удалось разжечь, это мои амбиции!
— Приятно это слышать, Мацуи.
— Ты только не пойми меня неправильно, мама. У меня нет ни малейшего желания, став взрослым, сидеть на том же месте в гостиной, где сидит сейчас мой отец, и рассказывать своему сыну о финансовых счетах и потраченных деньгах.
Неужели ты гордилась бы мной, если бы я стал таким?
— Конечно гордилась бы, Мацуи! Жизнь таких людей, как твой отец, куда более многогранна, чем ты в свои юные годы способен понять.
— А вот я бы собой таким ни за что гордиться не стал! И о своих амбициях я упомянул только потому, что хочу непременно подняться над такой жизнью!
На этот раз мать довольно долго молчала. Потом сказала:
— В молодости многое кажется скучным и безжизненным. Но потом, становясь старше, вдруг обнаруживаешь, что именно эти вещи и являются для тебя самыми важными.
На это я не ответил. И, немного подумав, сказал:
— Раньше я ужасно боялся, когда папа приглашал меня на очередную «деловую встречу». Но с некоторых пор эти «встречи», честно говоря, стали меня просто раздражать, вызывать у меня отвращение. Да и что, собственно, представляют собой эти «встречи», на которых мне «оказана честь» присутствовать? Пересчет имеющихся в наличии денег? Бесконечное ощупывание монет? Я никогда не прощу себе, если моя жизнь сложится именно так!
Я помолчал, надеясь, что мать что?нибудь скажет. В какой?то момент у меня даже возникло странное ощущение, будто она молча ушла прочь, пока я произносил свой монолог, и теперь я стою в темноте совершенно один. Но тут я услышал шорох — мать шевельнулась; оказалось, что она по?прежнему стоит прямо передо мной. И я еще раз сказал с вызовом: