Художник зыбкого мира

Помнится, однажды, когда Норико вернулась с работы домой, я подрезал в саду кустарники. Она вполне вежливо поздоровалась со мной с веранды и исчезла в доме. А через некоторое время, когда я уже сидел на веранде и любовался садом, оценивая результаты своей работы, Норико, успевшая переодеться в кимоно, принесла чай, поставила поднос между нами и тоже села. Стоял один из тех восхитительных дней, которыми была отмечена у нас прошлая осень; сквозь не опавшую еще листву пробивались лучи нежаркого солнца. Норико, проследив за моим взглядом, вдруг сказала:

— Папа, зачем ты так сильно обрезал бамбук? Теперь он выглядит каким-то кривобоким.

— Кривобоким? Ты так думаешь? А по-моему, он вполне ровный. Видишь ли, приходится учитывать, с какой стороны больше молодых побегов.

— Папа, ты, как всегда, суешься не в свое дело! А теперь, небось, и вон тот куст хочешь испортить?

— Испортить? — Я повернулся к дочери. — Ты что этим хочешь сказать? Что все остальное я уже испортил?

— Во всяком случае, азалии так и не сумели оправиться. Вот что значит, папа, когда у человека слишком много свободного времени! Такой человек в итоге всегда начинает совать свой нос в то, что его вмешательства вовсе не требует.

— Извини, Норико, но я что-то не совсем понимаю, о чем ты. Значит, по-твоему, и азалии теперь выглядят кривобокими?

Норико еще раз окинула взглядом сад и вздохнула:

— Тебе следовало оставить все так, как было прежде, папа.

— Извини, Норико, но, по-моему, и бамбук, и азалии выглядят сейчас значительно лучше! И никакой «кривобокости», о которой ты толкуешь, я не замечаю.

— Ну что ж, значит, ты, папочка, стал плохо видеть.

— Ну что ж, значит, ты, папочка, стал плохо видеть. Или у тебя просто вкус испортился.

— У меня испортился вкус? Так, это уже любопытно. Ты знаешь, Норико, мало кому приходило в голову ассоциировать понятие «дурной вкус» с моим именем.

— И все равно, папа, — устало сказала она, — этот бамбук выглядит совершенно кривобоким. Ты испортил весь вид: куда лучше было, когда побеги бамбука переплетались с нависающими ветвями дерева.

Какое-то время я молча созерцал содеянное мною и наконец сказал, кивая в такт собственным словам:

— Да, возможно, тебе, Норико, это видится именно так. Ты ведь всегда была лишена художественного чутья. Как и Сэцуко. Вот Кэндзи — дело другое, а вы, девочки, похожи на вашу маму. Помнится, она, бывало, отпускала такие же нелепые замечания.

— А ты, папа, что, считаешь себя таким большим специалистом по обрезке кустарников? Вот не знала! Извини.

— Я вовсе не утверждал, что я специалист. Просто я несколько удивлен тем, что меня обвиняют в отсутствии вкуса. Я к этому как-то не привык.

— Что ж, папа, по-моему, тут каждый может иметь свое личное мнение.

— Вот и мать твоя была в точности такой же. Говорила первое, что ей в голову приходило. Что ж, по крайней мере, честно.

— Я уверена, что уж в этом ты, папа, разбираешься лучше всех. Да, несомненно.

— А знаешь, Норико, твоя мать ведь порой делала мне замечания, даже когда я рисовал. И старалась непременно отстоять свое мнение, чем всегда очень меня веселила. А потом и сама начинала смеяться со мной вместе и признавалась, что в таких вещах совсем не разбирается.

— Значит, ты, папа, и в оценке своих картин всегда бывал прав, да?

— Норико, давай прекратим этот бессмысленный спор. А если тебе не нравится то, что я сделал в саду, пожалуйста, отправляйся в сад сама и делай все так, как твоей душе угодно!

— Как мило, папочка, что ты мне это разрешаешь. Вот только когда, по-твоему, мне этим заниматься? У меня ведь далеко не весь день свободен, знаешь ли.

— Что ты хочешь этим сказать, Норико? Между прочим, сегодня я, например, тоже весь день был очень занят. — Я гневно на нее глянул, но она, не замечая этого, с усталым видом продолжала смотреть в сад. Я отвернулся и вздохнул. — Нет, этот абсолютно бессмысленный спор надо немедленно прекратить! Твоя мать, по крайней мере, всегда сама могла признать, что мы спорим по пустякам, и потом вместе со мной смеялась над этим.

В такие минуты я испытывал огромное искушение рассказать ей, как я на самом деле из кожи вон лезу ради нее. Если бы я дал ей это понять, она бы наверняка очень удивилась и, осмелюсь предположить, устыдилась своего поведения. А ведь я как раз в тот день успел с утра съездить в район Янагава, где, как мне удалось выяснить, теперь проживает Курода.

В общем-то, выяснить это оказалось совсем нетрудно. Профессор живописи из школы Уэмати, убедившись в том, что намерения у меня самые благие, дал мне не только адрес Куроды, но рассказал обо всем, что случилось с моим бывшим учеником за эти годы. Курода, похоже, устроился совсем неплохо, освободившись из заключения после окончания войны. Так уж устроен наш мир, что годы, проведенные в тюрьме, обернулись ему на пользу; в определенных общественных кругах он встретил самый горячий прием и всяческую поддержку. У него, таким образом, практически не возникло затруднений ни с поисками работы — в основном частные уроки, — ни с покупкой всего необходимого для возобновления занятий живописью. А к началу прошлого лета он получил место преподавателя живописи в школе Уэмати.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75