— Оглашаю вам свои условия, — сказал я. — Вы сдаетесь, складываете оружие и даете Харди отбой. Потом мирно уходите в отставку и пользуетесь всеми льготами пенсионеров федеральной службы. Взамен я обещаю вам жизнь.
— Это звучит просто смешно.
— Если вам так смешно, — сказал я, — то у меня есть банальный вопрос. Почему мы еще живы?
— Потому что мы хотим избежать ненужного кровопролития.
— И оставили Харди без присмотра? — саркастично спросил Джек. — Мы живы, потому что вы нам верите и вам чертовски не хочется умирать вообще, а в частности — умирать от рук двух занюханных сержантов и рядового.
— Мы живы, потому что вы нам верите и вам чертовски не хочется умирать вообще, а в частности — умирать от рук двух занюханных сержантов и рядового.
— Вовсе не занюханных, — сказал вдруг Зимин. — Все вы в ликвидации Магистра зарекомендовали себя наилучшим образом, а сержант Соболевский вообще является одним из самых результативных агентов оперативной группы.
— Дешевый приемчик, — пробормотал Джек, перерастая роль простого статиста. — Кнут не сработал, так решили попробовать пряник.
— Но я совсем не пытаюсь задобрить вас, — возразил Зимин. — И это не дешевая лесть, а заслуженная похвала. Соболевский, вы всегда добиваетесь успеха, действуя в обход правил. И всегда жалуетесь на связывающие вас ограничения. Разве вы не говорили, что если бы у нас была возможность действовать по своему усмотрению, можно было бы спасти восемьдесят пять человек на «Святом Иосифе»? И сотни других жизней. И положить конец деятельности якудзы…
Тут он задел меня за живое, и вы можете уличить в непоследовательности уже меня, сначала неоднократно плюющего на запреты, а потом эти запреты отстаивающего. Я и сам вряд ли смогу внятно объяснить, почему я так поступал, руководствуясь лишь одним убеждением, что делаю правильно. В конце концов, когда надо делать выбор, а все возможности слишком заманчивы или запутанны, выбирать следует сердцем. Впоследствии ты можешь корить себя за это, но вряд ли ты ошибешься.
— Восемьдесят шесть, ублюдок, — сказал я.
— Что?
— Их было восемьдесят шесть, — сказал я. — Вы плохо подготовили домашнее задание, господа капитаны, и я беру свои слова назад. Далеко не каждая цель оправдывает средства. Есть недостойные средства и недостойные цели. Вы, капитан Зимин, подставляли и убивали людей, наших людей, СВОИХ людей, тех, которыми вы командовали. Разве после этого можно верить вам как командиру? Вы все — предатели.
— Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, и вам это прекрасно известно, — сказал Зимин. — А разве вы сами не хотите служить в сильной, независимой, гибкой организации, делать то, что вы считаете нужным, спасать невиновных и наказывать злодеев?
— Хочу, — честно признался я. — И приложу к этому все усилия. Но вы не сможете построить такую организацию на насилии. И все будут делать то, что считаете нужным вы, и никто другой, не так ли? А когда станет выгодным что-то другое, вы предадите снова. Скажите, какую роль вы отвели себе в этом спектакле? Полковника? Генерала? Маршала? Президента Лиги? Императора Галактики? Что именно вы пытаетесь сотворить из Гвардии? Силу, которая вознесет вас на престол?
— Просто силу, — сказал Зимин.
— Чушь, — сказал я. — Вранье. Нельзя быть хорошим, творя в темноте грязные дела.
— Я так понимаю, что это ваш окончательный ответ, сержант, — сказал Зимин.
— Да, мой бывший капитан. — И его передернуло при слове «бывший». — Если честно, то я не ожидал такого от вас. От Харди — да, от Блейна — возможно, но когда мне назвали и вашу фамилию, я был просто поражен. Я всегда считал вас честным и принципиальным человеком.
— Я не изменил своим принципам, — сказал он.
— Значит, ваши принципы были порочны изначально, — сказал я.
— Вы могли бы изменить свое мнение, если бы мы поговорили подольше.
Я покачал головой:
— Я своих мнений не меняю.
— В нашей жизни есть всего две категории людей, которые не меняют своих мнений, — менторским тоном произнес Блейн. — К первой из них относятся глупцы, а ко второй — трупы. Постарайтесь не быть первым, Соболевский, чтобы как можно дольше не стать вторым.
— Не вам говорить о трупах, — парировал я. — Хотя излагаете вы красиво.
— Подумайте еще, сержант, — сказал он.
Я прекрасно понимал, чего они добиваются. Они тянули время, выигрывая его для Харди и в то же время гадая, блефую я или нет. И постепенно склонялись к положительному ответу.
Свидетелями я уже обзавелся. Я был уверен, что в заговоре участвовало от силы две-три сотни гвардейцев, что не так уж много, если сравнить с численностью личного состава. Остальных же просто поставят перед фактом, и им останется либо принять новое положение вещей, либо уйти в отставку и записаться в активные члены СРС. И я полностью отдавал себе отчет, что если Капитанам удастся взять верх, то их идеи найдут отклик в сердцах многих гвардейцев и число их сторонников увеличится. Но я не собирался позволить Капитанам взять верх.
— Я уже выбрал позицию.
— А вы, Морган? Альварес? Вы тоже выбрали позицию и полностью согласны с тем, что говорит Соболевский и от вашего лица тоже? Вы ближе к нему и можете его остановить.