Его внимание привлек вьюк за седлом. Он присмотрелся… Черт побери! Кольчуга!
— Эй! — позвал он вновь. — Есть тут кто? Помогите!
Только сорока насмешливо застрекотала.
Оглядевшись, Хольгер заметил прислоненное к стволу дуба древко со стальным острием с одной стороны и чашеобразным упором с другой. Господи боже, копье, настоящее средневековое копье! Хольгер воспрянул духом. Беспокойная жизнь в подполье привела к тому, что он не столь строго соблюдал законы, как делало большинство его законобоязненных земляков; и потому он без особых колебаний отвязал вьюк, выложил на землю его содержимое. Было на что посмотреть: кольчуга, которая пришлась бы Хольгеру по колено, островерхий шлем с пурпурным плюмажем и прикрывавшей нос стальной стрелкой, кинжал, все необходимые пояса и ремни, кафтан, какой надевали под броню. Часть одежды из грубого, ярко окрашенного полотна, часть — из обшитого мехом шелка. Он не особенно удивился, когда обнаружил на левом боку коня подвешенные на ремнях меч и щит. Щит был своеобразной формы, строго соответствовавшей законам геральдики. Около четырех футов длины, явно новехонький. Хольгер стянул с него полотняный чехол. Щит состоял из деревянного основания и тонкой стальной пластины, и нес на себе герб — на голубом фоне три золотых льва перемежались тремя алыми сердцами.
Герб этот пробудил в нем смутные воспоминания. Минутку, минуточку…
Герб Дании? Нет, на гербе Дании девять сердец. Не припомнить…
Но что все это означает? — почесал в затылке Хольгер. Кто?то устраивает маскарад? Хольгер вытянул меч из ножен: длинный, обоюдоострый, заточен, как бритва, рукоять широкая, крестообразная. Взгляд инженера распознал сталь с низким содержанием углерода. Для киносъемок, не говоря уж о парадах, никто не стал бы с такой доскональностью имитировать средневековую экипировку… Хольгер вспомнил виденные в музеях доспехи. Мужчины средневековья были гораздо ниже ростом своих нынешних потомков. А этот меч подходил к руке Хольгера так, словно был выкован специально для него — хотя Хольгер был высок даже по меркам двадцатого века…
Папиллон заржал, попятился. Хольгер резко обернулся. И увидел медведя.
Это был огромный, коричневый медведь, он наверняка пришел сюда посмотреть, кто тут так шумит. Медведь вылупил глаза на них с Папиллоном Хольгер горько жалел, что с ним нет его пистолета — потом повернулся и убежал в чащобу. Хольгер тяжело оперся на Папиллона, унимая колотящееся сердце.
— Может, и остался в Дании кусочек дикой чащобы, — услышал он собственный голос. — Быть может, осталась парочка ястребов. Но медведей в Дании нет и быть не может!
Разве что из зоопарка какой удрал… Ну вот, начинаются глупые домыслы.
Сначала нужно разузнать о том о сем, а уж потом строить догадки…
Может, он сошел с ума, и у него галлюцинации? Что?то не похоже… Слишком четко работает его мозг. Хольгер видел солнечные луга и танцующие в них пылинки, видел листья, вдыхал запах конского пота и своего собственного, запаха мха — для сновидения слишком много деталей… Его спокойный по натуре характер унял чуточку бег мыслей и привел к единственно возможному решению: даже если это и сон, ничего не поделаешь, придется жить в нем и дальше. Прежде всего — информация и сон.
Поразмыслив, он поменял эти потребности местами.
Конь держался с ним исключительно дружелюбно. Вообще?то Хольгер не имел права его забирать, но сейчас его собственные нужды были, несомненно, важнее прав неизвестного хозяина, так беззаботно бросившего здесь свою собственность. А потому Хольгер преспокойно оделся. Ему пришлось изрядно пораскинуть мозгами, чтобы надеть незнакомую одежду — но все, включая сапоги, сидело на нем, словно было на него шито. Даже подозрительно… Он запаковал оставшееся и вернулся к коню. Скакун тихо фыркнул, когда Хольгер садился в седло; потом без понукания подошел к копью.
— Никогда бы не подумал, что кони такие умные, — сказал Хольгер громко. — Ну ладно, я понял намек.
И взял копье, упер его в обнаруженную на седле подпорку; зажал поводья левой рукой, громко причмокнул. Папиллон направился в сторону солнца.
Вскоре обнаружилось, что Хольгер, как ни странно, умеет ездить верхом! До сих пор его познания в конной езде ограничивались несколькими попытками, кончившимися плачевно. Он всегда говорил, что конь — всего лишь большая неуклюжая животина, занимающая место в пространстве. И потому удивительной была симпатия, какую он мгновенно почувствовал к этому огромному созданию. Еще удивительней была легкость, с какой Хольгер держался в седле. Словно он всю жизнь был ковбоем. Задумавшись над этим, он пошатнулся в седле, враз потеряв уверенную посадку. Папиллон фыркнул с насмешкой, мог бы поклясться Хольгер. А потом датчанин выбросил все из головы и высматривал дорогу меж деревьями, сосредоточив на этом все внимание. Конь шагал по тропинке — протоптанной оленями? — но лес был такой густой, что ехать в нем с копьем в руке было чертовски неудобно.
Солнце клонилось все ниже, и наконец лишь несколько лучиков просвечивали сквозь переплетение черных стволов и веток. Черт побери, столь обширная чащоба не может находиться в Дании! Неужели его, бесчувственного, перевезли в Норвегию? В Лапландию? В Россию? К черту на рога? Быть может, он лежал без сознания несколько недель, и пуля вызвала выпадение памяти? Нет, рана совсем свежая…