Большую часть лекции Хольгер зевал, а потом, когда мы отправились чего?нибудь выпить, иронически бросил:
— Эти математики так напрягают мозги, что ничего удивительного нет, если они впадают в метафизику. Ставят все вверх ногами.
Я злорадно ответил:
— А ведь ты, не зная о том, употребил самое верное определение.
— Это какое?
— «Метафизика». Толкуя буквально, метафизика — это то, что лежит «за физикой», вне ее. Иначе говоря: там, где кончается физика, которую измеряешь инструментами и приборами, обсчитываешь на логарифмической линейке, начинается метафизика. Как раз в этой точке мы с тобой, парень, сейчас и находимся — в точке, где кончается физика.
— Ха! — он осушил бокал и заказал еще. — Вижу, тебя это захватило.
— Возможно. Ты только подумай — разве мы знаем в полном смысле этого слова, что такое физические измерения? Может, мы просто?напросто присваиваем им названия, ничего общего не имеющие с сутью? Хольгер, что ты такое? Где ты? Что ты, где ты, когда ты?
— Я — это я. Я здесь. Сейчас. Пью что?то, не первосортное, кстати.
— Ты — в равновесии с чем?то. Связан с одним из элементов конкретного континуума, общего для нас обоих. Этот континуум — вещественное воплощение конкретной математической зависимости меж пространством, временем, энергией. Иные из этих зависимостей мы знаем под именем «законов природы». И потом мы создали науки, которые называем физикой, астрономией, химией…
— У?уффф! — он поднял бокал. — Перестань уж. Пора и выпить как следует. Скооль!
Я замолчал.
Скооль!
Я замолчал. Хольгер тоже не возвращался больше к этому разговору. Но он не мог его не запомнить. Быть может, это ему чуточку помогло — гораздо позже. По крайней мере, я на это надеюсь.
За океаном вспыхнула война, и Хольгер потерял покой. Месяц тянулся за месяцем, и он становился все мрачнее. Стойких политических взглядов у него не было, но он с яростью, удивлявшей нас обоих, твердил, что ненавидит фашистов. Когда немцы вторглись на его родину, он три дня пил без перерыва.
Однако оккупация Дании проходила довольно спокойно. Проглотив горькую пилюлю, правительство — единственное правительство, поступившее так осталось в стране, которой был придан статус нейтрального государства под немецким протекторатом. Не думайте, будто это был акт трусости. Он означал еще, что король смог несколько лет препятствовать насилию, особенно по отношению к евреям — а ведь такое насилие было уделом всех других попавших в немецкую неволю народов.
Хольгер себя не помнил от радости, когда датский посол в США выступил на стороне союзников и предложил американцам высадиться в Гренландии. Большинство из нас уже понимали, что рано или поздно Америка будет втянута в эту войну. И наилучшим выходом для Хольгера было бы дождаться этого дня и вступить в армию. Впрочем, он мог уже сейчас встать в ряды британских войск или частей «Свободной Норвегии». Часто, сам себе удивляясь, он говорил мне:
— В толк не возьму, но что?то меня от этого удерживает…
В 1941 году стали приходить известия, что Дания сыта по горло. До взрыва еще не дошло (он случился в конце концов в виде забастовки, и немцы, свергнув королевское правительство, стали править страной, как еще одной завоеванной провинцией), но слышались уже выстрелы и разрывы динамитных бомб. Потратив много времени и пива, Хольгер наконец решился. Его вдруг охватило неизвестно откуда взявшееся яростное желание вернуться на родину.
Мне его решение казалось бессмысленным, но отговорить его мне не удалось. И я отступился. «В?седьмых и последних», как говорят его земляки, он был не американцем, а датчанином. И вот он уволился с работы, устроил нам прощальную вечеринку и отплыл на шведском пароходе. Из шведского порта Хельсинборг он на пароме перебрался в Данию.
Наверняка немцы первое время не спускали с него глаз. Но он был вне подозрений, работал на заводах «Бурмистер и Вайн», производивших судовые двигатели. В середине 1942 года, узнав, что немцы потеряли к нему интерес, он вступил в сопротивление… и обнаружил, что его рабочее место обладает исключительными возможностями для саботажа.
Не буду рассказывать подробно историю его деяний. Он неплохо себя показал. Вся организация неплохо себя показала, действовала столь изощренно, в постоянном контакте с англичанами, что за всю войну провалов почти не было. Во второй половине 1943 года Хольгер и его друзья свершили самое славное свое дело.
Был человек, которого потребовалось тайно вывезти из Дании. Его знания и способности оказались крайне необходимы союзникам. Немцы прекрасно знали, кто он, и не спускали с него глаз. Но подпольщикам удалось незаметно вывезти его из дома и доставить к проливу Зунд, где уже ждала лодка, чтобы переправить его в Швецию. Оттуда его должны были перевезти в Англию.
Должно быть, мы уже никогда не дознаемся, пронюхало ли об этом гестапо, или немецкий патруль, обходивший берег после наступления комендантского часа, чисто случайно наткнулся на подпольщиков. Кто?то выстрелил. Завязалась перестрелка. Берег был каменистый и гладкий, как доска. Звезды и огни на шведском берегу давали достаточно света. Укрыться негде, бежать некуда. Лодка отчалила, а партизаны решили задержать врага, пока она не достигнет того берега.