Мы приближались к самолету. Пассажиры поднимались на борт, но нас пока никто не заметил … с такого-то неожиданного направления. «Готов?» — спросил я.
Он простонал. «А что делать? Но ради бога, побыстрее!» Он изучил посадочную площадку и указал: «Вон туда! Высади меня за большим фургоном. Остановись за ним, чтоб меня никто не увидел, я выскочу, и можешь сматываться».
Я кивнул. Пока пространства для маневра хватало. Никаких признаков тревоги или погони. А вдруг в Лас-Вегасе такое происходит все время: машины с опаздывающими пассажирами с отчаянным визгом проносятся по взлетной полосе, высаживают ошалелых самоанцев, в руках у которых загадочные холщовые сумки, и те вприпрыжку взбегают на самолет в самую последнюю секунду и взмывают навстречу рассвету.
Да, может быть и такое. Может быть, в этом городе это стандартная процедура …
Я резко завернул за фургон и притормозил, чтобы адвокат успел выскочить. «Не позволяй этим свиньям хамить! — прокричал я. — И помни, если будут неприятности, ты всегда сможешь отправить телеграммы Нужным Людям».
Он ухмыльнулся: «Ага, … Объяснить свою позицию, один мудак как-то написал про это стихотворение. Хороший совет, наверно. Для долбоебов». Он помахал мне вдогонку рукой.
«Отлично», — сказал, я отъезжая. Я уже приметил просвет в большом проволочном заборе, и поехал к ней на первой передаче. За мной вроде никто не гнался. Непонятно. Я посмотрел в зеркало и увидел, как адвокат без шума и драки поднимается на самолет … я выехал наружу и влился в ранний утренний поток на Парадайз-роуд.
Я резко свернул направо на Расселл, потом налево на Мэриленд Парквей … и вдруг оказался в атмосфере уютной анонимности у кампуса Университета Лас-Вегаса … какие спокойные лица; я остановился на красном и на мгновение растерялся от праздника плоти на перекрестке: изящные мускулистые бедра, розовые мини-юбки, спелые юные соски, блузки-безрукавки, длинные светлые волосы, розовые губы и голубые глаза — все коронные признаки опасно невинной культуры.
У меня возникло искушение встать у обочины и извергнуть поток непристойных предложений: «Эй, детка, давай почудим. Прыгай ко мне в мой модный «Каддилак», я мигом отвезу тебя к себе номер во «Фламинго», нанюхаемся эфира и будем плескаться, как дикие животные в моем личном почкообразном бассейне…»
Непременно. Но я уже проехал далеко по парковой магистрали и встал в левый ряд, чтобы свернуть на Фламинго-роуд. Вернуться в гостиницу, оценить обстановку. У меня были все причины полагать, что меня ждали неприятности, что я слишком долго испытывал судьбу. Я нарушил все правила Вегаса: кидал местных, оскорблял туристов, терроризировал обслугу.
Теперь была одна надежда: что мы настолько далеко зашли в своих подвигах, что ни один страж правосудия в них просто не поверит. Особенно после того, как мы записались на полицейский съезд. Если в этом городе жечь, то жечь люто. Не размениваться на мелкое жульничество и хулиганство, а браться за матерую уголовщину.
Менталитет Лас-Вегаса чудовищно архаичен, настоящие крупные преступления здесь часто проходят незамеченными. Недавно один мой сосед попал в вегасскую тюрьму на неделю за «бродяжничество». Ему лет двадцать: длинный волосы, джинсовая куртка «Ливайс», рюкзак — типичный путешественник-автостопщик.
Ему лет двадцать: длинный волосы, джинсовая куртка «Ливайс», рюкзак — типичный путешественник-автостопщик. Совершенно безобиден. Скитается по стране в поисках того, что мы, как нам тогда казалось, нашли в шестидесятых — трип в духе раннего Боба Циммермана.
По пути из Чикаго в Лос-Анджелес ему захотелось посмотреть Вегас. Прогуляться по Стрип, поглазеть на достопримечательности … без спешки, куда торопиться? Пока он стоял на углу улицы возле «Цирка-цирка» любуясь разноцветным фонтаном, рядом остановился патруль.
Бац! Прямиком в тюрьму. Ни телефона, ни адвоката, не обвинения. «Меня затолкали в машину и отвезли в участок, — рассказывал он. — Посадили в большом помещении, полно народу, сняли всю одежду, зарегистрировали. Я стоял перед большим столом высотой в человеческий рост, а за ним сидел коп и смотрел на меня как средневековый судья.
Народу было полно. Дюжина арестованных, вдвое больше копов-мужиков, и десять теток-полицейских. Нужно было выйти в центр, вынуть всё из карманов и положить на стол, а потом раздеться догола — и при этом все на тебя смотрят.
У меня с собой была двадцатка, а штраф за бродяжничество — двадцать пять, так что меня посадили на скамейку с теми, кого в камеру. Никто надо мной не издевался, было похоже на конвейер.
Прямо за мной сидели двое волосатых. Кислотники. Их тоже забрали за бродяжничество. Но когда они стали доставать вещи из карманов, все прифигели. У них было 130 тысяч, крупными купюрами. У копов глаза на лоб полезли. А эти стоят голые и молча выкладывают и выкладывают пачку за пачкой на стол.
«Копы прифигели от таких денег. Стали между собой шептаться; ясен хрен, этих ребят за «бродяжничество» никак не посадишь, — он засмеялся. — Короче, им пришили «подозрение в уклонении от уплаты налогов».
«Нас всех отвели в тюрьму, а эти двое сели на измену. Они ведь барыги, понятное дело, и у них в номере лежал товар, поэтому им надо было выбраться, прежде чем копы узнают, где они остановились.