Я оставил машину на дороге и зашагал по гравию подъездной дорожки, остановившись по пути радостно помахать рукой его жене, ушедшей в садовые работы с головой, покрытой огромной широкополой шляпой … какая идиллия, подумал я: муж сидит дома и варит свой фантастический психоделический отвар, а жена — работает в саду, пропалывает морковь, или чем она там занимается … и напевает какую-то мелодию — тогда я так и не смог ее узнать.
Мелодия. Как же … Лишь лет десять спустя я понял, что это были за звуки: подобно Гинсбергу, распевавшего «ом» на суде, — пытался заглушить мантрой мое присутствие. В саду работала не его жена, а сам добрый доктор, а эти напевы — отчаянная попытка изгнать меня из своего расширенного сознания.
Я несколько раз пытался объясниться: что зашел по-соседски за советом насчет приёма ЛСД у себя дома. В конце концов у меня было оружие. И мне нравится стрелять — особенно ночью, когда из ствола вырывается красивое синее пламя, и шум …. и пули, да, пули тоже. Нельзя закрывать на это глаза. Шарики свинца/сплава летят по долине со скоростью до 1125 км/с …
Но я всегда стрелял в ближайший холм, а если холма не было — в темноту. Я ни в кого не метил, мне просто нравились взрывы. И я никогда не убивал больше, чем мог съесть.
«Убивать»? Я понял, что никогда не смогу растолковать это слово тому существу в саду.
Оно вообще когда-нибудь ело мясо? Умеет ли спрягать глагол «охотиться»? Понимает ли, что такое голод? Способно ли понять, что такое 32 доллара в неделю — мой средний доход в тот год?
Нет … здесь общение невозможно. Но прежде, чем до меня дошло, доктор успел проводить меня своей мантрой обратно до машины и на машине вниз под горку. Забудь об ЛСД, подумал я. Смотри, что оно сделало с этим несчастным.
Так что еще где-то полгода я продержался на траве и роме, а потом перебрался в Сан-Франциско и одним вечером очутился в месте под названием «Филлмор аудиториум». Тут всё и началось. Серый кубик сахара и БУМ! Я снова у доктора в саду. Но не на поверхности, а под землей, пробиваюсь грибом-мутантом сквозь тщательно возделанную почву. Жертва Психоделического Взрыва. Настоящий уличный торчок, жрущий все что попало. Помню, как однажды в «Матрицу» зашел какой-то бродяга с большим рюкзаком за плечами, крича: «Кому Л … С … Д …? Все материалы с собой, нужно только место, где приготовить».
К нему сразу подбежал администратор: «Тихо, тихо, пойдем в кабинет». Больше я никогда его не видел, но прежде, чем его увели, он успел раздать образцы. Большие белые капсулы. Я зашел съесть свою в мужской туалет. Но сначала половинку, подумал я. Здравая мысль, но трудно осуществимая в тех обстоятельствах. Одну половину я съел, а другую просыпал на рукав своей красной клетчатой рубашки ….И, пока стоял в раздумьях, что с ней делать, зашёл один из музыкантов. «Что случилось?» — спросил он.
«Видишь, — ответил я. — Белый порошок у меня на рукаве — это ЛСД».
Он, ни слова не говоря, хватает меня за руку и начинает её облизывать. Стрёмная картина. Я подумал, а что случится, если вдруг войдет какой-нибудь молодой биржевой брокер/поклонник Кингстон Трио и застукает нас на месте? И хуй с ним. Если повезёт, травма на всю жизнь — теперь он всегда будет думать, что во всех его любимых барах в помещениях за узкой дверью мужики в красных рубашках ловят невероятный кайф от вещей, которые он никогда не узнает. Отважился бы он облизать рукав? Наверное нет. Обойти сторонкой, не высовываться …
Странные воспоминания этой нервной ночью в Лас-Вегасе. Пять лет прошло? Шесть? Будто целая жизнь, или хотя бы Главная Эпоха — золотой век, пик, который никогда не повторится. Сан-Франциско в середине шестидесятых — особое время, особое место. Может быть, это что-то значило. Может и нет, в конечном счете … но никак не передать — ни словами ни музыкой — и не забыть то чувство причастности, биения жизни на том отрезке времени в том уголке мира. Что бы это ни значило ….
Трудно знать историю — всякий продажный сброд постарался — но даже без «истории» кажется вполне закономерным, что время от времени накопленная энергия целого поколения вдруг вырывается ярким красивым пламенем. Почему — никто не в силах понять тогда и объяснить потом.
Ядро моих воспоминаний о том времени — одна или пять или сорок ночей — или предрассветных часов, когда я, едва соображая, выезжал из «Филмора» и ехал не домой, а гнал свой большой мотоцикл 650 Лайтнинг через Бэй-бридж на скорости 150, в шортах и ковбойской куртке … мчался по туннелю Трежер-айленд к огням Окленда, Беркли и Ричмонда, не зная еще, куда свернуть на выезде (я всегда глох на турникете, не в состоянии нащупать нейтралку, одновременно копаясь в поисках мелочи) …. но будучи совершенно уверен: куда бы я ни взял путь, везде меня встретят люди такие же веселые и безумные, как я … в этом сомневаться не приходилось.
Безумие царило повсеместно, ежедневно и всенощно. Если не на ту сторону залива, то по мосту Золотые ворота или по шоссе 101 в Лос-Альтос или Ла-Хонду. Куда ни попади, выбьешь искру. Мы были во власти фантастического всеобщего чувства своей безоговорочной правоты, грядущей победы …