— Ничего другого не остается, — согласился я.
* * *
В лагере после обеда парни ушли сменять посты. Остальные улеглись поспать. Жизнь была, как на курорте, и не хотелось думать об уходящем времени, как на курорте стараешься не думать об этом.
— Анна, — сказала я. — Пойдем, поговорим?
Она сразу согласилась.
— Пойдем.
Мы шли по лесу, и я не знал, с чего начать. Она тоже молчала.
— Слушай, — сказал я наконец таким голосом, что слова можно было принять и в шутку, и всерьез. — Что за мода — бродить с ребятами по лесу?
Она покосилась на меня:
— Это не опасно.
— Почему?
— Несерьезно.
— А со мной — серьезно?
Она помолчала, потом сказала — тоже как бы в шутку:
— Смотри — проспишь. Прозеваешь.
— Тебя?
— Меня.
— Анна…
— Не надо, — сказала она.
— Что, значит — конец?
— Нет, — сразу же ответила она. — Мне с тобой интересно.
— Ну тогда…
— Нет. Так — не надо.
У меня опустились руки.
У меня опустились руки. Потом я сказал ей:
— Знаешь, в дядюшки я не гожусь.
— Дурак, — сказала она.
— Я?
— Ты.
— А-а! — сказал я.
Мы еще помолчали.
— Может, ты объяснишь, в чем дело?
— Ни в чем, — сказала она. — Просто так.
— Да почему… — начал было я, но тут же сообразил, что спрашивать об этом и в самом деле не очень-то умно.
— Ладно, — сказал я невесело. — Погуляем еще?
— Да.
Мы пошли дальше.
— Ты просто не представляешь, какое было множество дел…
— Я ведь тебя не спрашиваю.
— Неужели ты думаешь, что я…
— Я думаю, что я тебе не нужна, — сказала она холодно.
— Ну как ты можешь…
— Ты что — не мог даже поговорить оттуда?
— Не мог! Не мог я выйти на связь. Я был далеко от катера!
— Нет, мог, — сказала она упрямо.
Продолжать я не стал, потому что продолжать было нечего. Мы прошли еще немного.
— Пойдем назад? — предложил я.
Она без слов повернула назад.
И тогда мы услыхали выстрелы в той стороне, где были посты.
* * *
Я глянул и на миг оцепенел: по просеке двигались люди.
Они были вооружены неказистыми, увесистыми ружьями. Некоторые держали пики.
Раздумывать было некогда. Я схватил Анну за руку.
— К лагерю! Быстрее!
Мы бежали что было сил, отступая под натиском превосходящих сил противника. В лагере все были уже на ногах. Уве-Йорген все же успел научить парней чему-то; во всяком случае, залегли они быстро и, я бы сказал, толково. И оружие изготовили. Но стволы всех автоматов были направлены в небо.
Наступавшие теперь перебегали меж деревьев со всех сторон. Впечатление было такое, что нас окружали.
Я достал пистолет, достал патрон и вытянул руку.
Люди с ружьями приближались. Они были пока что метрах в шестидесяти, а я знал, что из моего пугача можно вести действенный огонь метров на двадцать пять-тридцать. Иначе, это будет трата патронов. Я ждал, пока они подойдут поближе, и не спеша выбирал цель.
Подошла Анна. Остановилась. Я схватил ее за руку и дернул:
— Не изображай неподвижную цель!
Она неспешно прилегла и с любопытством спросила:
— Что вы будете теперь делать?
«В самом деле, что же?» — подумал я.
Я лежу тут, на песке чужой планеты, и собираюсь стрелять в людей, населяющих ее. Я считаю, что прилетел спасти их, и вот лежу и собираюсь стрелять в них. И убивать. Потому что, когда я был солдатом, меня учили: стрелять надо не мимо, а в цель. Надо убивать врага, потому что иначе он убьет тебя.
Но были ли эти люди моими врагами?
Я был чужой им, они — чужими мне.
Может быть, их вина в том, что они мешают нам спасти их?
Но надо ли спасать человека любой ценой — даже ценой его собственной жизни?
Пусть погибнет мир — лишь бы торжествовала справедливость?
Или все-таки как-нибудь иначе?
Они были метрах в сорока, когда я встал.
Встал, сунул пистолет в карман и с полминуты смотрел на них, а они — на меня. Они не остановились, не замедлили шага.
Я оглянулся, и на лицах наших парней увидел облегчение. Здешних парней, воинов Рыцаря. Люди из экипажа лежали спокойно. Иеромонах отложил автомат и подпер подбородок ладонями, словно загорал, а остальные продолжали держать оружие наизготовку.
Я ждал. Наконец от наступавших отделился человек и, убыстрив шаг и размахивая руками над головой, направился ко мне. Он был без оружия. Парламентер, понял я. Просто они не знают, что в таких случаях полагается нести белый флаг.
— Дай-ка автомат, — сказал я Никодиму.
Не вставая, он протянул мне свой. Я закинул оружие за спину.
— Я с тобой, — сказала Анна. На лице ее было любопытство.
— Попробуй только, — пригрозил я и двинулся навстречу парламентеру.
Мы встретились недалеко от наших позиций.
— Думаю, — сказал я ему, — нам надо поговорить, пока не началась серьезная стрельба.
Он, кажется, немало удивился.
— О чем говорить? Вам надо сдаваться.
— Да неужели? — удивился я.
— Конечно, — сказал парламентер. — Ты умеешь воевать? Тогда смотри: мы вас окружили. Вы проиграли. Значит, надо сдаваться. Ведь иного выхода нет?
— Это как сказать, — произнес я, сомневаясь.
Он описал рукой круг, потом наставительно поднял палец:
— Ты же видишь: мы вокруг вас. Это и есть окружение. В таких случаях полагается сдаваться.
Я вздохнул.
«Бедные человеки, — подумал я. — Что для вас война? Что-то вроде игры в шахматы. Все строго по правилам. Ходы, сделанные с нарушением правил, не считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до момента, когда тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но почему те, кто послал вас теперь, не объяснили вам, что драка — не шахматы и ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?»