— Откуда им знать, что мы этого не сделаем?
— Они не дураки и понимают: стоит нам выйти отсюда и пойти по городам, как они тут же скрутят нас по рукам и ногам. Они понимают: для нас единственное средство уцелеть — это сидеть здесь.
— Почему ты считаешь, что они думают именно так?
— Да они же люди, такие же, как и мы. И разум их — того же корня и устройства. Будь они какими-нибудь членистоногими… Но они — это мы.
— Допустим, известная логика в этом есть, — признал Рыцарь. — Тогда зачем же они готовят свое войско — ополчение, фольксштурм, национальную гвардию — называй, как хочешь.
— Тогда зачем же они готовят свое войско — ополчение, фольксштурм, национальную гвардию — называй, как хочешь.
Нахал ты, Уве, подумал я. Просто нахал. Да ладно, сейчас не в этом главное…
— Не в названии суть. Зачем они это делают? Пока могу предположить лишь одно: мы, сами не зная, сели на что-то куда более существенное, чем железный лом, — пусть даже в нем хранилась дюжина автоматов, о которых они, кстати, не знали, — иначе не оставили бы.
— Значит, — задумчиво проговорил Рыцарь, — мы что-то держим в руках, что-то важное — жаль только, не знаем, что же это такое. Может быть, объявим конкурс на лучшую догадку?
Мы немного посмеялись. Потом я сказал:
— Лучшая догадка сейчас заключается вот в чем: время догадок истекло. Надо начинать что-то делать.
— Знаешь что? — сказал Уве-Йорген с усмешкой. — Прикажи мне вступить с ними в контакт. Я это сделаю, слово рыцаря.
— Интересно… Какой твой расчет?
— Я не дипломат, рассуждаю просто. Я доберусь до этих Хранителей, хотят они того или нет, и заставлю их выслушать Шувалова. Потом они издадут закон, по которому все должны будут встать и полезть в трюмы или куда прикажут. А мы уж постараемся, чтобы закон дошел до каждого.
— А если они не издадут такого закона? — усомнился я.
— Ты нам говорил: они такие же люди, как мы…
— А ты издал бы — на их месте?
— А что бы мне оставалось? — Рыцарь снова ухмыльнулся и прищурил глаз.
— Ну, а я вот еще подумал бы. Видишь ли, у нас несколько разное воспитание.
— Для них будет намного лучше, если они окажутся похожими на меня, — очень серьезно сказал Уве-Йорген.
— Откуда же им набраться опыта? Не забудь: они — не только суверенное государство, но и вообще единственное здесь. Их до сих пор никто еще не завоевывал. Они просто еще не умеют капитулировать.
— Вспомни Кортеса. С горсткой воинов он покорил империю именно потому, что до этого ее никто не завоевывал! А в нашей многострадальной Европе он не заполучил бы и ничтожного графства: у нас издавна привыкли отбиваться когтями и зубами.
Так мы переговаривались, а остальные члены экипажа молчаливо и внимательно слушали, и лица их оставались спокойными.
— А если они все-таки откажутся, Рыцарь?
— А что делали в старые, добрые времена, если правительство не соглашалось? Создавали новое правительство. Любым методом.
— За любые методы — благодарю покорно, — сказал я. — Да и потом, мне кажется, ты в корне ошибаешься. Не те это люди, чтобы повиноваться любому приказу. Если ты даже вот этих твоих воинов не можешь заставить стрелять в людей… Здесь никто не станет делать ничего такого, чего не понимает, во что не верит.
Иеромонах негромко прогудел:
— Вера могла бы спасти. Но чтобы уверовать, человеку должно проникнуться…
— Новыми идеями люди легче всего проникаются, когда они голодны и неустроенны, — задумчиво проговорил Уве-Йорген. — Это я очень хорошо помню.
— Они, насколько мы можем судить, не голодны. Изобилия нет, но на жизнь хватает.
Рыцарь выпятил губу.
Рыцарь выпятил губу.
— Изобилие организовать трудно, а вот голод… Хлеб имеет свойство гореть.
Иеромонах вытянул вперед свои тяжелые руки.
— А вот я тебя, — сказал он. — Этими самыми руками… И простится мне.
Он не шутил, все поняли это сразу. Ах, подумал я, наш пластичный, наш гибкий, наш дружный экипаж!
— Ладно, Никодим, — успокоительно сказал я. — Он же шутит.
— На больших дорогах этак-то шучивали, — гневно сказал инок.
Георгий молвил:
— Не знаю, зачем так много разговоров и размышлений. Все очень просто. Тех, кто захочет, — увезти. Кто не захочет — оставить. Пусть спасаются, как знают.
Он сказал это совершенно спокойно.
— Просто так — взять и оставить на гибель?
Он кивнул.
— И ты сможешь потом спокойно спать?
Он сказал:
— Если только не съем перед сном слишком много мяса.
Заря человечества, подумал я. Милая Эллада, компанейские боги. И вообще — золотой век!
— Хайль Ликург! — сказал Уве-Йорген и, сощурясь, покосился на меня.
Но сейчас мне было не до Рыцаря.
— Ты не переедай, — посоветовал я спартиоту вроде бы в шутку, хотя мне стало очень не по себе. Но обижаться на него не было смысла, а негодовать — тем более; он принес бы в жертву всех — такова была этика его времени, и хотя с тех пор его научили читать галактические карты и точно приводить машину туда, куда требовалось, иным он не стал: знание даже вершин современной науки не делает человека гуманным, и это было известно задолго до меня.
— Ладно, капитан, — сказал Уве-Йорген. — Не грусти: лучшие решения всегда приходят экспромтом. Если, конечно, сначала над ними как следует подумать.