— Сколько времени мне ждать сигналов?
— Если мы будем молчать — ну, скажем, две недели, то это будет означать, что мы умолкли накрепко… Тогда отправляйся на Землю. И там вместе с Аверовым объяснишь все. У Земли будет еще сколько-то времени, чтобы попытаться оказать помощь здешним людям.
— Не забывай, Ульдемир, что я не пилот. Я могу и не довести машину до Земли. Сопространственные переходы — вещь сложная. Может быть, вместо меня на корабле останется Рыцарь, а я полечу с тобой?
Но на это я не мог согласиться.
Рука, я знал, выдержит до последнего, а Рыцарь — как знать — мог бы и не дождаться сигнала о действительно критическом положении. Мог ударить по звезде раньше.
— Рыцарь понадобится мне внизу. Что же, Рука, если ты не доведешь машину до Земли, значит… не доведешь.
— Я понял тебя.
— Тебе не страшно?
Гибкая Рука усмехнулся.
— Если бы ты жил среди нас, — сказал он, — то не стал бы спрашивать.
— Ну извини: я не жил среди вас, а у нас в таких случаях было принято спрашивать.
— Нет, Руке не страшно.
— Ну вот и все. Что же, Уве-Йорген, если ты ничего не хочешь добавить, будем собираться и мы.
— Нет, — сказал Рыцарь. — Пока ничего.
* * *
Анна спала глубоким сном, но проснулась сразу же, как только я дотронулся до ее плеча. Она, видно, и во сне была напряжена — вскрикнула и сразу же села на диване. Несколько секунд приходила в себя, потом нерешительно улыбнулась.
— А… вспомнила.
Я сел рядом, обнял ее, положил ладонь на обнаженное плечо. Мы сидели молча. Потом Анна взглянула на меня, и в ее взгляде был упрек.
Я усмехнулся — виновато, по-моему, — и встал.
— Нам пора, — сказал я. — Одевайся, да?
Она кивнула.
— Ты не думай… — сказала она. — Я тоже… Только не сейчас. Я никогда…
— Я все понимаю, — сказал я. — Ребята ждут нас. Надо лететь.
Пока она одевалась в ванной, я взял сумку, кинул в нее несколько мелочей, какие могли пригодиться на планете. «Странная вещь — любовь, — подумал я. — Наверное, она настоящая тогда, когда противоречит самой себе — не решается на то, на чем, по сути, основывается. Единство противоположностей… — Затем я отпер капитанский сейф, вытащил оттуда музейный «кольт» и две пачки патронов. Взвесил пистолет на ладони и сунул в карман. — Не зря я выторговал его, — удовлетворенно подумал я. — И как же не хотели они давать мне эту штуку! Но тут меня было не переспорить… — Я оглядел патроны и тоже сунул в карман. — Надо надеяться, не подведут в случае чего, — сказал я сейфу. — Проба была удачной. И стрелять я не разучился…»
Вошла Анна — красивая, румяная, причесанная.
— Я готова, Уль.
— Я, кажется, тоже, — сказал я, оглядываясь, проверяя, не забыто ли по обыкновению что-нибудь небольшое, но важное.
— Идем?
Я хотел поцеловать ее; она подставила щеку. Мы почему-то часто не понимаем самых простых вещей; если подставляют щеку — это может, кроме всего прочего, означать, что нечего тебе соваться. Но я не подумал об этом.
— Ну, — сказал я обиженно.
— Не надо, — сказала она, и я отворил дверь.
Глава одиннадцатая
Сучья угрожающе гнулись под его тяжестью, но не успевали хрустнуть: сильно качнувшись, Питек — нет, не Питек, а еще Нхасхушшвассам, так его звали, — перелетел на следующее дерево, руки безошибочно обхватывали облюбованную ветвь, ноги рывком подтягивались к животу, пружинно выпрямлялись — и снова мгновенный полет, другой сук, — не замедляя движения, встать на него, пробежаться до ствола, обхватив руками и ногами, мгновенно подняться на два человеческих роста выше, ухватиться за ветвь, перебирая руками — добраться до ее середины, снова колени касаются груди, распрямляются — и опять тело мелькает в воздухе, повисая на миг над пустотой…
Внизу рос кустарник, внизу с такой быстротой не пробежать, на земле ему не догнать бы оленихи, остаться без добычи, не принести мяса женщинам и детям.
А здесь, наверху, он догнал ее. Мельком заметил два птичьих гнезда: это потом, они не убегут. Язык отяжелел от слюны. Питек быстро, прильнув к стволу (сучок оцарапал грудь; охотник даже не заметил этого), спустился на самый нижний, толстый сук, скорчился и застыл, готовый к прыжку.
Лань показалась внизу. Бег ее замедлился. Опасности не было. Животное остановилось. Ноздри его раздувались. Оно приподняло ногу для следующего шага. Оглянулось.
Питек бесшумно обрушился сверху — точно на спину. Обхватил обеими руками гибкую шею. Лань рухнула от толчка. Хрустнули позвонки.
Крик победы, крик радости жизни, клич уверенности в себе. Это я, охотник! Это я, сильный и быстрый! Это я, приносящий мясо! Это я! Это я!
Но кто там шевельнулся в кустах? Кто?
* * *
Медленно, гулко звонил колокол. Дверцы келий распахивались со скрипом. По полу длинного коридора тянуло сырым ветром. Братия шла к заутрене. Тускло мерцали свечи. Красновато отблескивали глаза. Из трапезной несло капустой.
Шла братия неспешно; бывалые мужики, ратники, ремесленные люди шли отмаливать грехи людские за многие колена. Немалые грехи.
Да приидет царствие твое, да будет воля твоя!
Шел и брат Никодим, Иеромонах. Шел, привычно шевеля губами, не словами — душой припадая к Господу. От промозглого холодка прятал ладони в рукава.