Так — не торопясь особенно, чтобы не выделяться из других, — вышли они на центральную площадь.
Она была прямоугольной, не очень обширной, и две длинных стороны ее занимали невысокие, непохожие друг на друга, но одинаково длинные здания. Одно было странным — просто громадный параллелепипед без окон и, казалось, даже без дверей; во всяком случае, с площади туда было не попасть. Второе такое же, во всю площадь, здание напротив было в четыре этажа и по высоте почти равнялось первому, но его фасад украшало множество больших окон, занавешенных изнутри белыми занавесями. В этом доме было целых три входа, и возле них стояли и к ним подъезжали экипажи, то и дело из дома выходил человек — чаще всего в руке у него была сумка или чемоданчик, — садился в экипаж и брал вожжи; или же возница погонял лошадей — если он был возница. Георгий посмотрел и сказал:
— Это не то, что колесница. Колесница гораздо красивее.
Питек промолчал. Его народ не знал колеса.
Дом с окнами, судя по всему, и был обиталищем Хранителей; именно таким описала его девушка.
Они прошли мимо, приглядываясь. Не было охраны, никто их не останавливал, не смотрел на них. На углу площади они остановились.
— Кажется, войти туда просто, — сказал Питек.
— Может быть, только кажется, — усомнился Георгий.
Они еще постояли.
— Хорошая площадь, — сказал Георгий. — Но маленькая. Не знаю, можно ли собрать сюда всех граждан этого города.
— А зачем? — спросил Питек.
— В мое время, чтобы решить такой, например, вопрос, с каким прилетели мы, граждане собрались бы на площади и решали сообща.
— Наше племя тоже собиралось, — сказал Питек. — Только у нас не было ни городов, ни площадей. У нас было куда просторнее.
Они помолчали.
— Вообще-то у нас был царь, — сказал Георгий.
— У нас — вождь. И старики. Они говорили. Мы слушали.
— Но сюда никак не собрать всех граждан, которых мы видели на улицах, — сказал Георгий.
— А зачем? — снова спросил Питек.
— Если со здешними вождями можно договориться, все хорошо. А если не удастся?
Питек поразмыслил.
— У нас, — сказал он, — в таком случае бывало так, что приходилось выбирать нового вождя.
— А старый соглашался?
— Ему, — сказал Питек, — в тот момент было уже все равно.
— Думаешь, и здесь можно так?
— Я думаю, — сказал Питек, — что нас и прислали затем, чтобы мы посмотрели: можно или нельзя.
— Ты прав, — согласился Георгий. — Но я думаю иначе. Если не удастся справиться с вождями, надо созвать народ. И обратиться к нему. У нас, правда, так не делали, так делали в Афинах. Но Афины тоже были большим городом. Можно без стыда перенять кое-что и у них.
— Хорошо бы, чтобы удалось, все равно как, — сказал Питек. — Потому что иначе от всего этого ничего не останется. А будет жалко. Они хорошо живут.
— Будет жалко детей, — сказал Георгий.
— Женщин тоже, — сказал Питек. — Ладно, пройдем еще раз мимо дома. Если нас не остановят, я войду, а ты станешь наблюдать с той стороны площади. Если я не выйду через час, иди к катеру. Но не улетай сразу, а жди до вечера.
— Хорошо, — согласился Георгий.
Они снова пошли к дому Хранителей, и их никто не остановил. Тогда Питек кивнул Георгию, повернулся и быстро взошел на крыльцо.
Георгий пересек площадь и остановился на противоположной ее стороне, у странного фасада, лишенного окон и дверей.
Мимо проходили люди. Присмотревшись, Георгий заметил, что, выходя на площадь и поравнявшись с домом, у которого он стоял, они на миг наклоняли головы, словно отдавая короткий поклон. Он наблюдал несколько минут, стараясь одновременно не упускать из виду и дверь, за которой скрылся Питек. Ни один человек не прошел мимо, не сделав этого мимолетного движения.
Георгий стал прохаживаться вдоль здания взад и вперед, напевая про себя мотив, который человеку другой эпохи показался бы, наверное, слишком монотонным и унылым. Георгию так не казалось. Они, триста спартиотов, пели эту песню вечером, зная, что персы рядом и утром зазвенят мечи.
Питек все не выходил. Подъезжали и отъезжали экипажи. Иногда проносились верховые. Стук подкованных копыт был приятен. Вот один верховой остановился у подъезда (конь взвился на дыбы), соскочил, бросил поводья и бегом поднялся на крыльцо. Он тяжело дышал, одежда его местами была порвана и свисала клочьями.
Георгий проводил его равнодушным взглядом.
То, что произошло на месте первого приземления обоих катеров, иными словами — стычка со стражей или ополчением (трудно найти для них точное название), произошло в его представлении так давно и так близко отсюда — неполных два часа полета, — что ему и не пришло в голову: только сейчас весть об этом происшествии могла и должна была достигнуть — и достигла — столицы.
Продолжая наблюдать, Георгий, чтобы не мешать прохожим, посторонился, отступая к самой стене непонятного строения, и оперся о нее ладонью.
И тут же пристально взглянул на ладонь и потом на стену.
С виду стена была каменной. Но, прикоснувшись к ней, Георгий ощутил странную теплоту. Камень был бы намного холоднее, даже согретый солнцем. Нет, это был не камень, хотя внешне материал очень походил на него.
Это, несомненно, был пластик.