Там их нет, не ищи, не пробуй!
С дороги он телеграфировал Элизабет, но телеграмма, наверно, не дошла.
Они набились в лавку и принялись за сандвичи, за яичницу с ветчиной и имбирную шипучку. Для пива было слишком поздно. Наши воины — образец воздержанности — не станут пить пиво среди ночи.
Около двух часов они вернулись на вокзал. К изумлению и радости Уинтерборна, его ждали там Элизабет и Фанни. Его телеграмма, несмотря на неурочный час, все-таки дошла. Элизабет вызвала по телефону Фанни, они вместе поехали на вокзал Ватерлоо и убедились, что состава с Апширским отрядом здесь нет. Фанни пустила в ход все свое обаяние, от неравнодушного к женским чарам коменданта узнала, где надо искать апширцев, — и вот они здесь. Все это выложила Элизабет, явно волнуясь, торопливо и отрывисто. А Фанни только стиснула левую руку Уинтерборна, и уже не выпускала ее, и не говорила ни слова. До отхода поезда оставалось минут десять. Офицер, сопровождавший их отряд, заметил, что Уинтерборн разговаривает с двумя женщинами, очевидно «из общества» — и подошел.
— Можете сесть в любой вагон, Уинтерборн, только не упустите поезд.
— Слушаю, сэр, очень вам благодарен, — Джордж молодцевато вытянулся и откозырял.
Элизабет хихикнула:
— Ты каждый раз должен это проделывать?
— Таков порядок. В армии этому придают большое значение.
— Какая нелепость!
— Ну, почему же нелепость? — возразила Фанни; она почувствовала, что Джорджа задело презрение, прозвучавшее в голосе Элизабет, — Это просто условность.
Поезд был битком набит новобранцами: солдаты из разных отрядов уже разошлись по вагонам. На платформе остались только два или три офицера, комендант да Уинтерборн с двумя женщинами. Как часто бывает на вокзале в минуты расставанья, все трое казались смущенными и не знали о чем говорить. Уинтерборн чувствовал себя глупым и неловким, все слова вылетели у него из головы. Он прощается с ними, быть может, навсегда, кроме них, он никогда никого по-настоящему не любил, — и вот ему нечего им сказать. Он только и чувствует, что глуп и неловок, и никак не одолеет тупой отчужденности… На Элизабет н Фанни новые шляпы, которых он раньше не видел, и юбки гораздо короче прежнего… Хоть бы уж поезд тронулся! Конца нет этому ожиданию. О чем говорит Элизабет? Он прервал ее:
— Это что же, новая мода?
— Какая?
— Короткие юбки.
— Ну конечно, да и не такая уж новая. Ты что в первый раз заметил?
— Ну, там, где я был, деревня, глушь.
Ты что в первый раз заметил?
— Ну, там, где я был, деревня, глушь. Прилично одетой женщины я не видел с тех пор, как был в отпуске.
Бестактность! Те несколько дней он провел с Фанни. Милая Фанни! Она — молодчина. Решила тогда, что будет ужасно забавно провести субботу и воскресенье с самым обыкновенным томми. Штабные офицеры ей уже надоели до смерти. Одно было плохо; в сколько-нибудь приличные гостиницы и рестораны рядовым доступа нет. Но Фанни была настроена вполне демократично. Элизабет — та вообще была равнодушна к подобным вещам. Поглощенная своими чувствами и переживаниями, она ничего такого не замечала.
Несколько долгих, тягостных секунд они молчали. Потом все разом начали что-то говорить и оборвали на полуслове:
— Прости, я тебя перебил.
— Что ты хотел сказать?
— Да пустяки, уже не помню.
И опять замолчали.
Уинтерборн чувствовал, что немного робеет в присутствии этих нарядных дам. Непостижимо, как это они очутились здесь в два часа ночи и разговаривают с простым томми? Он неуклюже прятал руки, — в них въелась грязь. Черт бы побрал этот поезд! Да тронется ли он когда-нибудь? Джорджу было жарко и неудобно в шинели, и он начал ее расстегивать. Паровоз свистнул.
— Все по вагонам! — закричал комендант.
Уинтерборн торопливо поцеловал Фанни, потом Элизабет.
— До свиданья, до свиданья! Не забывай писать. Мы будем посылать тебе посылки.
— Большое спасибо. До свиданья.
Он направился к вагону, дверь которого оставили для него открытой, но там было битком набито. Следующим шел багажный вагон с солдатскими пайками. Уинтерборн вскочил в него.
— Тебе придется стоять! — воскликнула Фанни.
— Ну, почему же. На полу сколько угодно места.
Поезд тронулся.
— До свиданья!
Уинтерборн помахал рукой. Он не испытывал особого волнения, только сильней давила тяжесть, давно уже лежавшая на душе. Две женщины, махавшие ему платками, вместе с платформой поплыли назад. Красивые они обе, и одеты великолепно.
— Будьте счастливы! — крикнул он на прощанье в порыве бескорыстной нежности к ним обеим. И потерял их из виду.
Обе плакали.
— Что он крикнул? — всхлипывая, спросила Элизабет.
— «Будьте счастливы».
— Как странно! И как это на него похоже! Ох, я знаю, никогда больше я его не увижу.
Фанни пробовала ее утешить. Но Элизабет почему-то казалось, что имению Фанни во всем виновата.
Очутившись в тряском вагоне, Уинтерборн минут десять сидел на своем ранце. Было почти совсем темно, лишь тускло светил керосиновый фонарь; дежурный, придвинувшись к нему, пытался читать газету. Солдаты, которым поручено было охранять продукты, чтобы не раскрали, уже улеглись на полу. Уинтерборн застегнул шинель, поднял воротник, подложил под голову поверх ранца шерстяной шарф и растянулся на грязном полу рядом с остальными. Через пять минут он уже спал.