— Опиум! Все это опиум!!! — заверещал жирный.
— Заткнися! — не выдержал дед Кулеха. — Холуй!
— Опиу?у?ум!!!
Сергей смотрел на все как через толстое и мутное стекло. А в глаза словно распялки вставили, не опускались веки — и хоть ты вой!
— Тыщу лет народ в страхе держали! — вопил нищий.
— Тыщу лет измывались, попы проклятые! Тока теперь конец! Крышка вам! Теперя все кресты с ваших мракобесных церквух посшибали! А гце не сшибли, еще посшибают! И правильно! Так и надо!
— А кто креста боится, знаешь? — тихо спросил монах.
— Ну кто? — опешил от неожиданности жирный.
— Нечистая сила!
— Охрана?а?а!!! — истерически завизжал жирный и бросился к двери.
Открыли сразу. И жирный полетел на пол — открывший мастерски уложил его. Потом поинтересовался:
— Ну чего тут?
Жирный подполз на корачках к двери, холуйски заглянул в лицо охраннику, ткнул пальцем назад, за спину, ткнул, не глядя.
— Вон тот, мракобес в сутане, контрреволюционную, понимаешь, пропаганду разводит, мутит людишек! Сбивает с путей истинных!
— Это вас, что ль? — саркастически поинтересовался охранник. Но тут же посерьезнел.
Из?за его фигуры выдвинулся человек в черном и спросил по?деловому:
— Который мутит?
— Вон, поп проклятущий!
Черный без липших слов достал наган и выстрелил в монаха.
— Убрать! — приказал он.
И охранник выволок за ноги мертвое тело из камеры. Дверь захлопнулась.
— Ироды! — проскрипел дед Кулеха. Он плакал. Плакал, не стесняясь никого.
Сергей молчал. Он вглядывался в жирного нищего, опять забившегося в угол. И все больше убеждался, что никакой это не нищий, что это самый натуральный отец Григорио, изменщик, отступник, предатель! Вон — и бородавка на носу точно такая же, противная, набрякшая, и губы, и нос сам, и сросшиеся брови.
— Ты же в ад собирался, чего ж застрял на полпути! задал вопрос Сергей, но вопрос этот прозвучал без вопросительных ноток, прозвучал обвинением.
— Куды надать, туды и попал! — ответил за жирного отца Григорио дед Кулеха.
— Я его спрашиваю! — настоял на своем Сергей.
— Отвяжись, контра ползучая! — выдал отец Григорио. — Вы тут все отрыжки царского режима!
— А ты?
— А я — по случайности!
— Ошибочка, значит, вышла?
— Ошибка!
— И зеленый ошибся?
При упоминании зеленого жирный отец Григорио затрясся, шумно испортил воздух. Слюнявая губа у него отвисла. Но из горла неожиданно вырвался сип:
— Ты, инкуб, вообще помалкивай. Вот сообщу куда следует, тебя живо приструнят, видал, как с монашком разделались?!
Сергей вздохнул облегченно — да, он не ошибся, это был именно отец Григорио, инквизитор и вероотступник. И попал именно туда, куда ему нужно было попасть, куда напрашивался. Другое дело, что не ту роль ему тут отвели… но это пускай уже с зеленым объясняется.
Если раньше отец Григорио выглядел важным, хмурым и угрюмым, то сейчас вид у него был напуганный и, как верно подметил невинно убиенный, холуйский, холопий. Массивная голова уже не казалась головой мыслителя, она казалась уродливым чаном.
Сергей вспомнил про пропуск, вытащил его из?под ремня, поднес к глазам. Даже в такой темнотище он сумел разобрать: «ПРОПУСК; Предъявителю разрешается проход по городу в ночное время с двадцати четырех ноль?ноль до шести ноль?ноль. Комиссар… » Подпись была неразборчивой. Сергей сунул бумажку обратно — все, она ему уже не пригодится! И опять уставился на жирного нищего.
Но теперь это был не отец Григорио, а «дохтур» Григорий — белесый, обрюзгший, противный.
— На какие расстройства жалуемся? — спросил «дохтур» с нескрываемой злобой. — Чего удалить прикажете?! — И полез за пазуху.
— Ты че ето, паря?! — заволновался вдруг дед Кулеха.
Оба проснувшихся пролетария поддержали его.
— Не замай калеку! — промычал один.
— Я его щя самого уделаю! И удалю кой?чего! — заверил «дохтура» и окружающих другой.
Ребятки были явно крутые и пролетариями только числились. Связываться с ними не стоило. И жирный Григорий зарыдал в голос, размазывая слезы по дряблым щекам.
— Он сам все! Он у меня с операционного стола сбежал! — ныл «дохтур». — Это ж опаснейший больной! Ну дозвольте только, дозвольте! — Он все еще порывался вытащить из?за пазухи нечто большое и посверкивающее. Но пролетарии показывали ему кулаки, и «дохтур» оставлял инструмент на месте.
Наконец жирный Григорий затих.
А Сергей, наблюдая за обитателями камеры через существующее только для него толстое стекло, размышлял. Нет, он не боялся ни отца Григорио, ни жирного «дохтура», ни прочих, включая и черного с наганом. Он думал. Думал о «замкнутом цикле», и о том, что не ему одному приходится вертеться в этой сатанинской круговерти, что этот самый «замкнутый цикл» затягивает в себя множество людей, а иногда и целые народы, страны, континенты, планеты, и уже трудно отличить, кто сам по себе крутится, а кто подчиняясь невидимым силам. Сейчас бы зеленого сюда, он бы живо растолковал что к чему. Сергей задрал голову вверх, к потолку. И ему показалось, что из сырой черноты высунулись два мутных глаза на стебельках, поглядели на него рассеянно и скрылись.
— Вы не волнуйтесь, любезнейший, — прогнусавило в ушах, — наши люди сделают все наилучшим образом!