— Караул, в ружье?е?е!!! — заполошно вопил сам Сергей.
И ему подтягивали, начинали орать на все голоса. Контора была большая, одних черных кожанок не счесть, и это не считая прочего служивого люда.
Перекрывая все вопли и призывы обороняться от неведомого врага, из черного четырехгранного рупора неслось оглушающе:
Но от тайги до британских морей
Красная армия всех сильней!!
Так — тра?та?та?та?та!!!
Тв?та?та?пам?пам!!!
Сергей выскочил на улицу. Часовой — высоченный русский парень с прозрачно?бессмысленными глазами — недоумевающе поглядел на него, стал вытаскивать руку из кармана шинели. На улице была весна. Солнце отражалось в грязных лужах, распевали суетные птахи. Четверо молодцев сидело на корточках чуть поодаль. Все курили, поднося цигарки ко рту как по команде. Сергей не разбирался в тонкостях, но по лицам понял — интернационалисты, скорее всего, венгры, может и австрийцы.
Пока часовой раздумывал, интернационалисты встали, сунули в рот цигарки, вынули и сделали шаг к Сергею — приближались они тоже, словно по команде.
— Разорву к едрене фене! — заорал Сергей во всю глотку и театрально вздел руки, ничего более умного ему не пришло в голову. — Ложись, сучары!!!
Интернационалисты также слаженно пали ниц, они явно не жаждали быть разорванными. Верзила стоял и раздумывал. Сергей ткнул его в грудь, вырвал винтовку. Прыгнул вперед — не промахнулся: хребет первого интернационалиста хрустнул под его сапогами.
Винтовочный штык пронзил спину второго. Третий с четвертым не поднимали голов, они в основном любили расстреливать безоружных и потому просто не знали, как себя вести в данной обстановке. Русский парень все так и стоял столбом.
— Лежать!!! — крикнул Сергей для надежности.
И дал деру. Это было единственным, что ему оставалось сделать.
— Держи контру! Хватай гада!!! — доносилось в спину. Это выскакивали из здания опомнившиеся юнцы с птичьими шеями. Но бежать вслед они побаивались — наверное, караул так и не поднялся «в ружье». А без него юнцам с наивными глазками лезть на рожон не с руки было. Ходить по городу без сопровождения отборной и многочисленной охраны они не рисковали, всего год их власть в городе держалась, могли и не приветить.
Дед Кулеха под шумок преспокойненько выбрался сначала из подземелья, потом из темницы. Он мышкой шмыгнул в одну из боковых комнатушек здания. И выпрыгнул в окошко. Там его прихватили, встряхнули, отобрали шапку и валенки. А потом, набив морду и выдрав последние седые волоски из бороденки, сунули в камеру. Законность восторжествовала.
— Изверги! — выругался вслед ушедшим старик. И выплюнул наземь выбитый зуб — последний свой зуб.
В камере по углам да вдоль стен, прямо на полу, сидело человек семь или восемь, дед Кулеха после света не разобрал.
— И?ех, Господи! — выкрикнул он, грозя кулаком низкому грязному потолку. — За что караешь?! Уже от чужих отличить не могешь, и?ех, ты?ы!!!
Монах, сидящий под зарешеченным крошечным окошком, цыкнул на старика. И тот успокоился.
Через час принесли с полковой кухни ведро помоев, сверху плавал смачный плевок в зеленых разводах.
— А это вам соус от комиссара! — съязвил выводящий. И хлопнул дверью.
Ведро опустошили за две минуты. Деду Кулехе досталось совсем чуток — три черпачка жижицы, только что жажду утолить.
— Авось не помрем с голодухи?то! — стоически произнес он.
— Это точно, — согласился монах, — кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Кроме монаха в камере порядочных людей не было. Дед Кулеха это определил сразу, а у него глаз точный был. Сидела всякая непонятная шантропа — три нищих с площади, спившийся учитель, два пролетария, опоздавшие к началу смены, и еще какие?то непонятные типы. Явной контры вроде и не наблюдалось, ежели не считать того же монаха, непонятно каким чудом уцелевшего.
— Ты чай не православный, браток? — поинтересовался дед у черноризца. — Чай какой?нито ненашенской веры?
— Чего вдруг? — обиделся монах, заерзал.
— А того, — пояснил старик, — вот гляжу я и думаю, не стрельнули тебя как врага народа, не в прорубя не сунули, это ж как понимать?то?! Нашенских навроде всех посовали да постреляли! У их строго с етим!
— Значит, час не вышел, — философски заметил монах, — еще стрельнут, не боись. Вот прорубей щас нету, весна… тут уж не обессудь.
Дед Кулеха не слышал ответа. Он уже посапывал вовсю — устал за прошедшие?то деньки и ночки, притомился.
Разбудил его под вечер жуткий лязг. Дверь в камеру распахнулась — и два охранника прикладами вбили внутрь кого?то.
— Крест Господень! Едрена оказия! — вырвалось у старика поневоле, от прилива чувств.
Видывал он битых и контуженных, раненых и калеченных. Но такое впервой увидал! На приведенном мужике живого места не было — казалось, какой?то великан и силач взял в одну руку огромную терку, а в другую этого мужичка, да и построгал его хорошенько как морковку. Все, торчащее из?под лохмотьев, голова, лицо, руки, ноги, грудь, было изрезано, исколото, разодрано, разбито.
Кровь капала на пол, скатывалась в пыльные шарики.
— Бог ты мой, Серенька! — всплеснул ручонками дед Кулеха. — Отзовися, ты ли это?!
Мужик просипел чего?то и рухнул замертво на пол.