Он мог бы переломить меня пополам о колено без всякого труда и, судя по тому, как он исподлобья поглядел на меня, сделал бы это с большим удовольствием, будь его воля. Минуту спустя хмурый взгляд сменился любезной улыбкой, и я узнал Джека Уэйлса.
— Как поживаете, старина?
— Отлично. Я прекрасно отдохнул в Дорсете. А вы, должен признаться, так и пышете здоровьем.
— Я был на Мальорке. После этого острова Кембридж кажется сырым и холодным. Я лишь ненадолго заглянул в Уорли и сейчас снова возвращаюсь туда. Отец что-то прихворнул. Он слишком много работает.
— От души ему сочувствую,- сказал я, злорадно прикидывая, чем страдает Уэйлс старший: подагрой, несварением желудка или гипертонией.
— Он уже выздоровел,- сказал Джек. И улыбнулся мне.- Что поделаешь: отец изволит работать по шестнадцать часов в день. Что будете пить, старина?
— Виски.
— Заказывайте сразу двойную порцию. Тогда не придется дважды подзывать официанта.
— Для вас это едва ли затруднительно.
— Что вы сказали? А, понял. Мой рост — это какое-то проклятье. Никуда не скроешься… Что привело вас сюда? Я полагал, что вы рьяный лейборист. Узрели свет истины, а? — И он рассмеялся своим деланно добродушным смехом.
— Меня пригласил мистер Браун.
— Отец Сьюзен?
— Угу.
— Очень милый человек. Только не поддавайтесь ему. Назовите самую высокую цифру, какая только возможна, и уж не отступайте,- я полагаю, речь идет о работе?
— Вероятно,- сказал я. Да и что другое мог я сказать?
— Скрытничаете? — заметил он.- Мудро поступаете.- Он взглянул на золотые часы, казавшиеся нелепо маленькими на его широком волосатом запястье.- Ну, мне пора.- И он допил виски.
— Повторим?
— Нет, благодарю, старина. Да вам и не подадут — таково клубное правило.- Он щелкнул пальцами, подзывая официанта.- Двойную порцию виски для мистера Лэмптона, Генри.- Он дал официанту бумажку и, не пересчитывая, сунул сдачу в карман.- Всего хорошего, Джо.
— Всего хорошего, Джек.
Три двойных порции виски стоили примерно те самые пятнадцать шиллингов, недостача которых чуть не обрекла бедного плаксу Реймонда на жизнь, мало чем отличающуюся от каторги. Впрочем, эта мысль отнюдь не испортила мне удовольствия от виски.
В бар вошел Браун и направился прямо ко мне.
— Я вижу, вы тут вполне освоились, молодой человек. Я, пожалуй, тоже закажу себе виски, пока запасы еще не совсем истощились.- Он сделал легкое движение рукой, и тотчас к нему скользнул официант.
— Вы причиняете мне немало забот, молодой человек,- сказал он. У него были очень густые черные брови,- в сочетании с седеющими волосами и красным лицом они производили весьма устрашающее впечатление.
Сейчас они сошлись над его глубоко посаженными глазами, и казалось, что этот судья-вешатель (весельчак и bon viveur* в частной жизни) готовится обречь беднягу батрака или клерка на смерть от веревки и такой приговор для него — точно аперитив перед хорошим обедом с бутылкой доброго, самого лучшего — смотрите, милейший, чтобы был самый лучший! — портвейна.
***
* Любитель хорошо пожить (франц.).
***
Он достал золотой портсигар и предложил мне сигарету.
— Нет, благодарю вас.
— Вы поступаете разумно. Курить перед едой вредно. Только в этом, как видно, вы и разумны, а во всем остальном ведете себя, как совершеннейший дурак.
Кровь бросилась мне в лицо.
— Если вы пригласили меня сюда только затем, чтобы сообщить это, то мне нет нужды здесь задерживаться.
— Ну-ну, не беситесь. У меня есть к вам предложение. Во всяком случае,- и он улыбнулся мне своей неожиданно чарующей улыбкой, сразу превратившись из судьи-вешателя в доброго деда-мороза, готового исполнить любую твою прихоть,- вам незачем отказываться от завтрака. Правда, он будет не слишком хорошим: с тех пор как введены карточки, здесь стали гораздо хуже готовить.
— Однако никто из присутствующих, судя по их виду, не голодает.
— Я ведь этого и не говорил. Просто здесь больше нельзя получить приличной еды.
Вы впервые в этом клубе?
— Не только в этом, но и в клубе консерваторов вообще,- сказал я.- Если бы мой отец увидел меня сейчас, он перевернулся бы в гробу.
— Мой тоже,- сказал он и подмигнул.- Мой тоже, юноша. Но нам не обязательно идти дорогой отцов.
Я холодно посмотрел на него. Эта простецкая манера держаться была, конечно, привычной маской, фланелевой перчаткой на стальном кулаке, который вот-вот нанесет мне удар в челюсть. Почему он все-таки медлит?
К нам подошел официант и со множеством поклонов, почтительно изогнувшись, повел нас к столику в столовой. Тут царил тот же стиль, что и в вестибюле. Жестко накрахмаленные скатерти слепили белизной, а столовые приборы были тяжелы, как может быть тяжелым только серебро. Правда, такой обеденный зал мог быть в любом приличном отеле, но здесь самый придирчивый посетитель не обнаружил бы ни единой пылинки, ни единой щербинки, ни единой царапины, и казалось, что официанты, глазом не моргнув, принесут вам все, что вы пожелаете, и в том виде, как вы пожелаете, будь то — если вам очень захочется — их собственные уши и глаза в хересе.
Я только было взял в рот первую ложку супа из дичи, как Браун, словно между прочим, сказал: