— Все понятно, господин сотник, бегу!
— Так. Значит, натаскать на обнаружение засад… — Дед одобрительно покивал каким-то своим мыслям.
— И еще от стрел уворачиваться, а то Чифа…
Голос у Мишки, неожиданно для него самого, дрогнул. Дед сочувственно глянул на внука, вздохнул:
— Кхе… Да, справный был пес… Ты себе-то щенка возьмешь?
— Нет, не буду.
— Что ж так?
— Второго Чифа уже не будет, а другого — не надо.
— Кхе… Ну как знаешь… А кто же учить пацанов станет?
— Прошка. Будет кинологом «Младшей стражи».
— Кем? Михайла, да сколько ж можно?
— Прости, деда. «Канис» — «собака», «логос» — «наука».
«Канис» — «собака», «логос» — «наука». Кинолог — собаковед.
— Собаковед… Придумают же.
Из-за двери раздался топот ног, девичий визг, в горницу влетела Машка и, споткнувшись о порог, брякнулась на четвереньки:
— А-а-а, деда-а-а! Он меня за косу-у-у…
— Молчать!!! Встать! Сопли подобрать! Волосья оправить! Живо!!!
Машка вскочила на ноги, бодро шмыгнула носом и мгновенно привела в порядок прическу. Только что «во фрунт» не встала.
«Да, сэр, хорошо поставленный командный голос и четкая формулировка приказа творят чудеса! В патриархальном обществе. А в демократическом — такое в ответ получил бы…»
— Кто разрешил щенков брать? — прокурорским тоном поинтересовался дед.
— Им там холодно было, а я…
— Я не спрашивал: тепло или холодно! Я тебя, лахудра, спросил: кто разрешил?
— Никто. Но я же…
— Молчать! Дурищи, щенки еще молоко-то сосать толком не умеют, а вы им что в пасть совали?
— Потрошки куриные…
Дверь снова открылась, и в горнице появилась мать. По всему было видно, что пребывает она в настроении самом что ни на есть воинственном.
— Анюта, я тебя не звал! — попытался пресечь конфликт в зародыше дед. Но не тут-то было. Мать гордо откинула голову и совсем не скандальным, но холодным как лед тоном заявила:
— Я в своем доме, батюшка, могу и без зова.
— Совсем охренели бабы…
— И поэтому нас можно таскать за волосы и бить лбом об дверь? — все тем же ледяным тоном осведомилась мать.
— Если приказано, то и об дверь!
— И за что ж такая ласка?
У матери на лице стал медленно проступать румянец. Дед, похоже, тоже начал заводиться.
— А за то, что дура беспросветная, только о баловстве и думает! Если башка ни на что больше не пригодна, то и двери ею открыть не грех. — Дед распалялся все больше. — Это еще не ласка!!! Я так приласкаю, забудет как звали, а не то чтобы не в свое дело нос совать!!! Щенков для дела привезли, а не для игрушек! Чурка осиновая, сосунков потрохами кормить. Я вот тебя саму сейчас сырые потроха жрать заставлю!
Мать выслушала дедову тираду внешне совершенно спокойно, только еще больше раскраснелась. Безошибочно вычленила из всего информационного потока рациональное звено и повернулась к Машке:
— Зачем щенков взяла? Хочешь вместе с Анной нужники помыть?
— Мама-а-а!
— Не реветь!
Мать топнула ногой.
«Блин, что значит: столичное воспитание! Прямо классная дама из Института благородных девиц».
Дед, почувствовав в невестке союзника, сразу помягчел и перешел на ворчливый тон:
— Одни игрушки в голове, ну хоть бы чего-нибудь путное…
— Вот и нет! — неожиданно выпалила Машка. — Я из самострела стрелять выучилась!
«Извивы девичьей логики: где щенки и где самострелы… Блин!!! Как это выучилась?!»
Дед словно прочел Мишкины мысли:
— Как это «выучилась»? Кто позволил… Кто учил?
— Кузьма, — тут же заложила двоюродного брата Машка.
— Он новые штаны порвал, боялся, что мать ругать будет. Я зашила. А он на следующий день рубаху располосовал — и опять ко мне. Я и говорю: буду тебе все дырки зашивать, сколько ни прорвешь, а ты учи стрелять. Я уже от тына в тряпку на четвертой вешке попадаю.
— Да я и тебе и Кузьке… Нет, Анюта, ты слыхала?
— Слыхала. — Мать согласно склонила голову. — Но мы, батюшка, еще с первым делом не решили.
— С каким таким первым?
Мать всем корпусом развернулась к Мишке и глянула так, что тот оторопел.
«Ох, да у нее не хуже, чем у Нинеи, получается — царица разгневанная!»
— Ты! — Мать словно выстрелила этим словом Мишке в лицо. — Ты, когда Немой со мной грубо обошелся, кинулся меня защищать! Сейчас твой крестник так же обошелся с твоей сестрой. Почему смолчал?
«Ой, мама…»
Мать развернулась к деду и снова выстрелила словами:
— Оба раза по твоему приказу, Корней Агеич! Ладно там — среди своих, а здесь — на глазах у холопов!
Дед попытался что-то ответить, даже уже открыл рот, но мать, остановив его жестом, повысила голос:
— Ты о чем думаешь, старый? Одна внучка воеводы с драным задом нужники моет, вторую при всех за волосы тягают. Сколько еще холопов придется Бурею отдать, чтобы они разницу между собой и нами усвоили? — Ты! — Мать развернулась к Роське. — Мария — твоя сестра! Что бы ты сделал, если бы кто-то чужой ее обижал? Так не веди себя, как чужой!
Вид у Роськи был несчастней некуда. Похоже, что Анну-старшую он чуть ли не боготворил и сейчас был готов умереть, лишь бы не слышать обращенных к нему ТАКИХ слов.
— Ты! — Машка дернулась, как от удара, и испуганно вытаращилась на мать. — По-твоему, внучка воеводы, дочь павшего воина, может позволить себе визжать, как свинья? Молчи! Сцепи зубы и молчи! Глаза обидчику выцарапывай, руками и ногами бей по чему ни попадя, но молча! Ты — не раба, никто к тебе пальцем прикоснуться не смеет! И думай! Все время думай и помни: ты постоянно на глазах у людей. Дурой выглядеть не имеешь права, потому что дурой выглядит не девка Машка, а внучка воеводы, и это — укор для всей семьи. Привез Михайла щенков. Холопка любопытный нос сунет, по носу за это и получит. А воеводская внучка, если ей это нужно, просто спросит: что и зачем. И никто воеводской внучке… — Мать снова слегка повысила голос: — И никто воеводской внучке не ответит: «Не твое дело», тем более при холопах. Никогда! Понятно?