Мишкины размышления прервал бодрый голос деда, похоже обрадовавшегося новому способу ведения боевых действий, как ребенок новой игрушке:
— Теперь, бабоньки, о Даниле подумайте. Смутьяны его вместо убиенного Пимена себе десятником избрали, а я утвердил. Значит, хотят вместо меня сотником поставить! Надо всем напомнить, что такое один раз уже было и от сотни из-за этого чуть рожки да ножки не остались. Особливо переговорите с теми бабами, в чьих семьях после той переправы проклятой мужиков недосчитались.
— Батюшка, грех это — на горе таком играть, — попыталась возразить мать. У многих даже и могилки-то нет — так в реке и остались…
— А усобицу между своими устраивать не грех? — мгновенно взъярился дед. — А в Данилины руки остатки сотни отдавать не грех? Сколько народу он в первом же бою положит? После той переправы сотня в настоящем деле ни разу не была, народ распустился, десятки не полные, некоторых и вообще нет! Данила порядок наведет? Или бабам легче будет, если их мужья да сыновья не в реке потонут, а порубленные лягут?
Дед говорил о больном и распалялся все больше и больше. Мать, словно не замечая этого, опять попробовала возражать:
— Все равно, батюшка, как-то нехорошо это…
— Исполнять! — Дед в очередной раз поднял голос до командного рыка.
Мать, словно не замечая этого, опять попробовала возражать:
— Все равно, батюшка, как-то нехорошо это…
— Исполнять! — Дед в очередной раз поднял голос до командного рыка. — Война есть война! Если не мы их, то они нас, а потом, сдуру, и вообще всех! Делать, как сказано! Сплетня такая: Данилу хотят после меня сотником поставить, а он в первом же бою половину народу положит, а то и всех!
«Ни хрена себе, сэр, новое слово в строевом уставе тяжелой конницы — команда: «Сплетню запускай! Ать, два!» Ай да граф Корней Погорынский! Силен!»
А дед между тем, подавив робкое сопротивление командира «бабьего контингента», увлеченно продолжал:
— Теперь опять чисто бабье дело. Анюта, у богатея нашего Кондрата жена сильно ревнивая?
— Да нет вроде бы… Дарья — так, на язык бойкая, а чтобы ревновала… Да и не к кому.
— Ага… Кхе… А у братьев его?
— У Власа жена забитая совсем, — мать сочувственно вздохнула, — слова поперек не скажет. А у Устина… Марфа — да! Марфа может! Помнишь, лет пять назад Устин с перевязанной головой ходил? Говорил, что верхом по лесу ехал, да за ветку зацепился и ухо порвал.
— Ну-ну, что-то такое было… — неуверенно припомнил дед.
— Только у ветки той почему-то зубки оказались. — Мать выдержала эффектную паузу и продолжила: — И зубки те — Марфины!
— Кхе! Так, может, она того… в любви погорячилась? Случается…
— А не все ли равно, батюшка? — На лице у матери появилось выражение, смысл которого Мишка затруднился определить. — Главное — огонь в бабе есть!
— Во! Молодец, Анюта, правильно все поняла! Значит, Кондрат и Устин. Болтать будете так: Кондрату и Устину приглянулась одна моя холопка. Одна и та же — обоим. Да так в сердце запала, что оба, втайне друг от друга, приходили ко мне торговаться. Хотели эту холопку себе купить. Я не продал, вот они и озлобились. Только вот которую из наших холопок… Какую выбрать, Анюта?
— Никакую, батюшка. Так еще интереснее. Бабы сами выберут, да еще и спорить будут: та или эта? А если заспорили, всё — сплетни не удержишь. Такое еще услышим, что сами удивимся! А уж Дарья с Марфой…
Мать даже мечтательно прикрыла глаза.
— Кхе! Как бы ратники и правда на войну не запросились… От такого — хоть на половцев, хоть на ляхов, лишь бы от дому подальше!
«Ну до чего ж люди на черный пиар падки! Кто сказал, что его при демократии изобрели? В какой это опере была ария о клевете? «Клевета сперва украдкой слух людской слегка ласкает…» В «Паяцах», кажется. Неважно! Хотели войны, господа заговорщики? Получите в лучшем виде и практически в профессиональном исполнении. Эх, выборы нынче не в моде, я б вам показал политтехнологии!»
— Деда, ты не помнишь случайно, кто на сходе громче всех орал, что у кожевенников промысел больно вонюч?
— Я говорил. А что?
— А еще кто?
— Да все орали. Ты это к чему?
— Сейчас объясню, деда. Только скажи: у кого подворье близко к тыну стоит — у Егора или у Фомы?
— У Фомы. Прямо как у нас — к самому тыну примыкает.
Ты это к чему?
— Сейчас объясню, деда. Только скажи: у кого подворье близко к тыну стоит — у Егора или у Фомы?
— У Фомы. Прямо как у нас — к самому тыну примыкает. Да чего ты задумал-то?
— Ты говорил, что десятники Егор или Фома к смутьянам примкнуть могут. Мол, обижены на тебя: Егор за бороду отрубленную, Фома за морду битую. А если слушок пройдет, что Фома громче всех на вонь ругался, а Касьян с Тимофеем обиделись и решили: коли мастерские за тын выносить придется, то поставят их аккурат напротив подворья Фомы? От запаха-то никакой тын не закроет!
— Хе-хе, ну удумал! — развеселился дед. — Да Фома им только за мысли такие… Хе-хе-хе.
— Потом добавить можно будет, что Фома как узнал, так грозился мастерскую вонючую поджечь.
— Поверят! Ей-богу, поверят! Фома на руку скор. Анюта, как думаешь?
Мать ответила неожиданно серьезно и строго:
— Плохо думаю, батюшка. Все село между собой перессорим. Не дело это, худо обернуться может.