— Я знаю, где мы. Здесь рядом хоумстид.
— Что?
Джулиан, щурясь на солнце, смотрит на меня снизу вверх. Но я слишком возбуждена, чтобы объяснять, и прохожу чуть дальше по платформе, дыхание облачками пара вырывается у меня изо рта. Я поднимаю руки к солнцу. Свалка просто огромная, несколько квадратных миль (Тэк говорил, что она обслуживает Манхэттен и его пригороды), а мы, наверное, у северной ее границы. От ворот свалки, извиваясь, бежит между руинами разбомбленных домов гравиевая дорога. Эта свалка сама по себе город. И меньше чем в миле от нее — хоумстид. Мы с Рейвэн и Тэком жили там около месяца, пока ждали документы и инструкции от Сопротивления. В хоумстиде обязательно должна быть еда, вода и одежда. А еще там можно найти способ связаться с Рейвэн и Тэком. Одно время мы использовали радиосигналы, а потом, когда это стало слишком опасно, мы поднимали на флагштоке у сгоревшей школы куски ткани разного цвета.
— Здесь я вас оставлю,- говорит Рэтмен.
Он уже наполовину спустился в люк, ему явно не терпится спрятаться от солнца в безопасном темном месте.
— Спасибо тебе,- благодарю я.
Эти слова, конечно, не выражают всего, но я не могу придумать ничего другого.
Рэтмен кивает и уже готов нырнуть под платформу, но его останавливает Джулиан.
— Ты не сказал, как тебя зовут.
Рэтмен кривит губы в улыбке.
— У меня нет имени.
Джулиан поражен.
— У всех есть имя,- говорит он.
— Теперь уже нет,- говорит Рэтмен с этой своей кривой улыбкой,- Имя больше ничего не значит. Прошлое умерло.
Прошлое умерло. Любимая присказка Рейвэн.
Прошлое умерло.
Прошлое умерло. Любимая присказка Рейвэн. У меня пересыхает горло, в конце концов, я не так уж сильно отличаюсь от этих людей в туннелях.
— Будьте осторожны,- говорит Рэтмен, и глаза его снова затуманиваются,- Они всегда наблюдают.
После этих слов он исчезает, а еще через секунду крышка люка становится на место.
Какое-то время мы с Джулианом молча смотрим друг на друга.
— У нас получилось,- наконец говорит Джулиан и улыбается.
Он стоит чуть в стороне от меня, и солнце окрашивает его волосы в золотой цвет. У него за спиной стремительно пролетает какая-то птица. Черная тень на голубом фоне. Сквозь щели в платформе пробиваются маленькие белые цветы.
Вдруг я понимаю, что плачу. Я заливаюсь слезами от благодарности и облегчения. Мы выбрались, по-прежнему светит солнце, и мир все еще существует.
— Эй!
Джулиан подходит ко мне, колеблется одну секунду, а потом протягивает руку и гладит по спине.
— Лина, все хорошо. Все хорошо.
Я трясу головой. Я хочу сказать, что все понимаю и поэтому плачу, но не могу говорить. Джулиан притягивает меня к себе, и я плачу в его футболку. Так мы стоим под солнцем в мире, где вот так стоять незаконно. Вокруг тишина, только иногда чирикают птицы и встряхивают крыльями голуби на платформе.
Наконец я отхожу от Джулиана. На секунду мне кажется, что у него за спиной, в тени одной из старых лестниц станции, что-то пошевелилось. Нет, привиделось, слишком ослепительно светит солнце. Не представляю, на кого я сейчас похожа. Несмотря на то что люди из туннелей промыли раны Джулиана, лицо у него все равно похоже на мозаику из разноцветных синяков. Уверена, что выгляжу так же, если не хуже.
Под землей мы были союзниками, мы были друзьями. Над землей я уже в этом не гак уверена, и это меня напрягает.
К счастью, Джулиан разряжает обстановку.
— Значит, ты знаешь, где мы? — спрашивает он.
Я киваю.
— Я знаю, где нам помогут… мои люди.
Надо отдать Джулиану должное — он не морщится, а просто говорит:
— Тогда пошли.
Он идет за мной по железнодорожным путям. Голуби при нашем приближении вспархивают со своих «насестов» и кружат в небе, как торнадо из перьев. Мы уходим с путей на заросший высокой травой пустырь, трава пожухла и одновременно покрыта инеем. Земля твердая и промерзшая, но и здесь повсюду приметы наступающей весны: маленькие курчавые зеленые ростки и немного ранних цветов уже пробиваются к жизни.
Солнце припекает шею, но ветер ледяной, я была бы не против надеть что-нибудь потеплее футболки. Холод забирается под хлопок, цепляется за кишки и тянет.
Наконец пейзаж становится знакомым. Неровные зубчатые стены разбомбленных домов отбрасывают четкие тени. Мы проходим мимо согнутого пополам знака, который раньше указывал в сторону Колумбия-авеню. Сейчас Колумбия-авеню — это разломанные бетонные плиты, замерзшая трава и превратившиеся в сверкающую пыль осколки стекла на земле.
— Вот он,- говорю я,- прямо там.
И перехожу на бег. До входа в хоумстид не больше двадцати ярдов, он сразу за первым поворотом дороги.
Но в то же время меня не отпускает какое-то внутреннее ощущение тревоги. «Удобно». Именно это слово проплывает в моем мозгу. Удобно, что мы в результате оказались поблизости от хоумстида. Удобно, что туннели вывели нас именно сюда. Слишком удобно для простого совпадения.
Я гоню эти мысли прочь.
Мы поворачиваем, и все мои тревоги смывает волна чистой радости. Джулиан останавливается, но я, почувствовав прилив новых сил, шагаю прямо к двери. Большинство хоумстидов, во всяком случае те, которые я видела, обустроены в неприметных местах: в погребах и подвалах, в банковских хранилищах и бомбоубежищах. Мы заселили их, как насекомые заселяют опустошенную землю.