вычурно, а с величайшей простотой, с точностью, доступной лишь крупным художникам, высказал свою главную мысль. Негодовать было тоже напрасно,
или, по крайней мере, поздно, потому что Есенин обращался к своему языческому богу — с верою и благочестием. Он говорил: «Боже мой, воплоти свою
правду в Руси грядущей». А что он узурпировал образы и имена веры Христовой — этим надо было возмущаться гораздо раньше, при первом появлении не
Есенина, а Клюева.
Несомненно, что и телок есенинский, как ни неприятно это высказать, есть пародия Агнца. Агнец — закланный, телок же благополучен,
рыж, сыт и обещает благополучие и сытость:
От утра и от полудня
Под поющий в небе гром,
Словно ведра, наши будни
Он наполнит молоком.
И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звёздами пророчить
Среброзлачный урожай.
Таково будет царство телка. И оно будет — новая Русь, преображенная, иная: не Русь, а Инония.
***
Прямых проявлений вражды к христианству в поэзии Есенина до «Инонии» не было, — потому что и не было к тому действительных оснований. По-
видимому, Есенин даже считал себя христианином. Самое для него ценное, вера в высшее назначение мужицкой Руси, и в самом деле могла ужиться не
только с его полуязычеством, но и с христианством подлинным.
Если и сознавал Есенин кое — какие свои расхождения, то только с христианством историческим. При этом он, разумеется, был уверен, что
заблуждения исторического христианства ему хорошо известны и что он, да Клюев, да еще кое — кто очень даже способны вывести это христианство на
должный путь.
При этом он, разумеется, был уверен, что
заблуждения исторического христианства ему хорошо известны и что он, да Клюев, да еще кое — кто очень даже способны вывести это христианство на
должный путь. Что для этого надо побольше знать и в истории, и в христианстве, — с этим он не считался, как вообще не любят считаться с такими
вещами даровитые русские люди. Полагался он больше на связь с «народом» и с «землей», на твердую уверенность, что ,,народ» и «земля» это и суть
источники истины, да еще на свою интуицию, которою обладал в сильной степени. Но интуиция бесформенна, несвязна и противоречива. Отчасти
чувствуя это, за связью, за оформлением шел Есенин к другим. В поисках мысли, которая стройно бы облекла его чувство, — подпадал под чужие
влияния.
В 1917 году влияние Клюева, по существу близкого Есенину, сменилось лево — эсеровским. Тут Есенину объяснили, что грядущая Русь, мечтавшаяся
ему, это и есть новое государство, которое станет тоже на религиозной основе, но не языческой и не христианской, а на социалистической: не на
вере в спасающих богов, а на вере в самоустроенного человека. Объяснили ему, что «есть Социализм и социализм». Что социализм с маленькой буквы —
только социально — политическая программа, но есть и Социализм с буквы заглавной: он является «религиозной идеей, новой верой и новым знанием,
идущим на смену знанию и старой вере христианства… Это видят, это знают лучшие даже из профессиональных христианских богословов». «Новая
вселенская идея (Социализм) будет динамитом, она раскует цепи, еще крепче прежнего заклепанные христианством на теле человечества». «В
христианстве страданиями одного Человека спасался мир: в Социализме грядущем — страданиями мира спасен будет каждый человек».
Эти цитаты взяты из предисловия Иванова — Разумника к есенинской поэме. Хронологически статья писана после «Инонии», но внутренняя
последовательность их, конечно, обратная. Не «Инония» навела Иванова — Разумника на высказанные в его статье новые или не новые мысли, а
«Инония» явилась ярким поэтическим воплощением всех этих мыслей, привитых Есенину Ивановым — Разумником.
Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей.
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей.
Тут Есенин заблуждался. «Инонию» он писал лишь в смысле некоторых литературных приемов по Библии. По существу же вернее было сказать не «по
Библии», а «по Иванову — Разумнику».
Есенин, со своей непосредственностью, перестарался. Поэма получилась открыто антихристианская и грубо — кощунственная. По каким — то
соображениям Иванов — Разумник потом старался затушевать и то, и другое, свалив с больной головы на здоровую. Он уверяет, что Есенин «борется»
не с Христом, а с тем лживым подобием его, с тем «Анти — Христом», под властной рукой которого двадцать (?) веков росла и ширилась историческая
церковь».
По Иванову — Разумнику выходит, что они — то с Есениным и пекутся о вере Христовой. Правда, он тут же и проговаривается, что эта вера им
дорога только как предшественница большей истины, грядущего Социализма, который и ее самое окончательно исправит и тем самым… упразднит, чтобы
отныне мир больше уж не спасался «страданиями одного Человека»… нет уж, честное анти — христианство Есенина в «Инонии» больше располагает к
себе, чем его Ивановская интерпретация.
Не будем играть словами. Есенин в «Инонии» отказался от христианства вообще, не только от «исторического», а то, что свою истину он
продолжал именовать Исусом, только «без креста и мук», — с христианской точки зрения было наиболее кощунственно. Отказался, быть может, с