— Корабль, — сказала я и дала ему знак писать.
«К-р-к-р» написал он, может, мне только показалось, что то были именно эти буквы, и он заполнил бы ими всю доску, если бы я не вырвала грифель из его пальцев.
Я смотрела на него долгим, пристальным взглядом, пока не опустились его ресницы и не закрылись таза. Ну, можно ли себе представить более тупое существо, даже погруженное во мрак невежества пожизненным рабским унижением, нежели Пятница? А может быть, он в глубине души смеется надо мной, над моими усилиями ввести его в мир человеческой речи? Я протянула руку; взяла его за подбородок, повернула его лицо к себе. Его глаза открылись. Мелькнула ли в потаенной глубине его черных зрачков насмешка? Не могу сказать.
Если мелькнула, то разве это не искра Африки, недоступная моему английскому зрению? Я тяжело вздохнула.
— Идем, Пятница, — сказала я. — Вернемся к нашему хозяину, покажем ему, насколько мы преуспели в учении.
Был полдень, Фо, свежевыбритый, пребывал в отличном расположении духа.
— Пятница ничему не научится, — сказала я. — Если и есть врата к его способностям, они или наглухо закрыты, или я не могу их найти.
— Не отчаивайтесь, — сказал Фо. — Если вы посеяли семя, это уже немалый успех, для начала. Будем настойчивы. Пятница еще удивит нас.
— Письмо не вырастает внутри нас, подобно капусте, пока наши мысли заняты чем-то иным, — ответила я, не скрыв раздражения. — Это искусство достигается долгой практикой, вы сами это отлично знаете.
Фо поджал губы.
— Пожалуй, — сказал он. — Но люди непохожи друг на друга, несхожи и их навыки к письму. Не судите столь поспешно своего ученика. Может быть, и его посетит Муза.
Пока мы с Фо говорили. Пятница уселся на матрац с грифельной доской в руках. Заглянув через его плечо, я увидела, что он заполняет ее какими-то рисунками, кажется, цветов и листьев. Но когда я подошла ближе, листья оказались глазами, открытыми глазами, каждый — на человеческой ноге, ряд за рядом — глаза на ногах. Шагающие глаза.
Я потянулась за доской, чтобы показать ее Фо, но Пятница не выпустил ее из рук.
— Отдай! Отдай мне доску. Пятница! — приказала я. Но, вместо того чтобы подчиниться. Пятница запустил три пальца в рот и, смочив их слюной, стер рисунки с доски.
Я отпрянула от отвращения.
— Мистер Фо, я хочу вернуть себе свободу! — крикнула я. — Я не могу больше этого вынести! Это еще хуже, чем на острове! Он точно старик из реки!
Фо попытался меня успокоить.
— Старик из реки, — пробормотал он. — Мне кажется, я не совсем понимаю, кого вы имеете в виду.
— Это рассказ, не более чем рассказ, — ответила я. — Жил-был когда-то человек, который сжалился над стариком, ждавшим возле реки, чтобы его переправили на другую сторону. Он предложил старику перенести его. Благополучно доставив старика на другой берег, человек присел на корточки, чтобы старику легче было сойти. Но старик не захотел слезать с его плеч, он стиснул коленями шею носильщика и начал бить его по бокам, короче, превратил его во вьючное животное. Он отнимал у него еду прямо изо рта и заездил бы его до смерти, если бы тот хитростью не освободился.
— Теперь я вспоминаю. Это одно из приключений Синдбада из Персии.
— Пусть будет так: я Синдбад из Персии, а Пятница — тиран, сидящий на моих плечах. Я хожу с ним, ем с ним, он смотрит на меня, когда я сплю. Если я не избавлюсь от него, я задохнусь от удушья!
— Милая Сьюзэн, не впадайте в истерику. Вы считаете себя ослом, а Пятницу — наездником, но будьте уверены, если бы у Пятницы был язык, он утверждал бы обратное. Мы осуждаем варварство тех, кто его искалечил, но разве у нас, его новых хозяев, нет оснований испытывать втайне чувство благодарности? Пока он остается нем, мы можем убеждать себя, что его мечты для нас непостижимы, и использовать его по своему усмотрению.
— Желания Пятницы мне хорошо известны. Он хочет свободы, того же, чего хочу я. Наши с ним желания очень просты. Но как он, всю жизнь проживший рабом, вернет себе свободу? Вот в чем вопрос. Должна ли я отпустить его в мир, населенный волками, и ждать за это благодарности? Разве это свобода, если тебя отправят на Ямайку или выставят ночью за дверь с шиллингом в кармане? Найдет ли он свободу даже в своей родной Африке, немой и враждебной? В наших сердцах живет стремление к свободе, но кто из нас может объяснить, что такое свобода? Узнаю ли я свободу, если избавлюсь от Пятницы? Был ли свободен Крузо, деспотом живя на собственном острове? Если и был, то я не думаю, что это принесло ему много радости. А Пятница, откуда он может знать, что такое свобода, если он едва знает собственное имя?
— Мне незачем знать, что такое свобода, Сьюзэн.
А Пятница, откуда он может знать, что такое свобода, если он едва знает собственное имя?
— Мне незачем знать, что такое свобода, Сьюзэн. Свобода — это такое же слово, как всякое другое. Это сотрясение воздуха, семь букв на грифельной доске. Это лишь название, которое мы даем желанию, о котором вы говорите, желанию быть свободными. И занимает нас именно желание, а не слово. Хотя мы не можем выразить словами, что такое яблоко, нам не запрещается его съесть. Достаточно того, что мы знаем имена наших нужд и можем пользоваться ими, удовлетворяя их, как пользуемся монетами для покупки пищи, когда мы голодны. Научить Пятницу языку, который будет служить его нуждам, не такая уж трудная задача. Никто не требует от нас, чтобы мы сделали из Пятницы философа.