— Вы, конечно, знаете миф о Музе, мистер Фо. Муза — это женщина, богиня, которая по ночам посещает поэтов и одаривает их вдохновением. Поэты потом рассказывают, что Муза появляется в минуту самого глубокого отчаяния, она прикасается к ним своим священным пламенем, и тогда их безжизненные до той поры перья устремляются в полет. Когда я писала для вас свои воспоминания и убеждалась в том, что остров под моим пером превращается в пустое, унылое, безжизненное место, я мечтала о Музе мужского рода, юном божестве, являющемся по ночам к писательницам и дарующем их перьям возможность летать. Но теперь я кое-что знаю. Муза — это богиня и родительница одновременно. Мне было не суждено стать матерью собственной истории, и все же я должна была дать ей жизнь. Эта миссия была предназначена не мне, но вам. Но зачем я все это говорю? Разве от мужчины, который ухаживает за женщиной, ждут оправданий? Зачем же требовать это от меня?
Фо ничего не ответил. Он подошел к занавешенному алькову и вернулся с вазой.
— Это миндальные вафли, испеченные по итальянскому рецепту, — сказал он. -Увы, ничего другого не могу вам предложить.
Я попробовала одну. Она была такая воздушная, что мгновенно растаяла у меня во рту.
— Пища богов, — сказала я,
Фо улыбнулся и покачал головой. Я протянула вафлю Пятнице, он не спеша взял ее с моей ладони.
— Скоро придет мальчик Джек, — сказал Фо. — Я пошлю его за ужином.
Наступила тишина. Я смотрела в окно на крыши домов.
— Вы подыскали себе отличное убежище, — сказала я. — Настоящее орлиное гнездо. Я писала свои воспоминания в комнате без окон при свете свечи, бумага лежала у меня на коленях.
Может быть, мое сочинение вышло таким скучным, потому что на моих глазах были шоры?
— Ну почему же скучным, — сказал Фо. — Хотя, пожалуй, оно чересчур монотонно.
— Оно не покажется скучным, если мы будем помнить, что оно правдиво. Но если ждать от него выдуманных приключений, то оно и впрямь скучно. По этой причине вы заставляли меня населить свой рассказ людоедами? — Фо в задумчивости покачал головой. — В образе Пятницы мы имеем перед собой живого людоеда, — продолжала я. — Видите, если судить по Пятнице, то людоеды не менее скучны, чем англичане.
— Они теряют всю свою живость, если лишить их человечины, — съязвил Фо.
Раздался стук в дверь, и в комнату вошел мальчик, который показал нам дорогу к этому дому.
— Привет, Джек! — сказал Фо. — Миссис Бартон, с которой ты уже знаком, останется с нами обедать, поэтому закажи, пожалуйста, двойную порцию. — Он достал кошелек и дал Джеку денег.
— Не забудьте про Пятницу, — напомнила я.
— И порцию для слуги Пятницы, разумеется, — сказал Фо. Мальчик ушел. — Я нашел Джека среди сирот и беспризорников, которые ночуют в поддувалах печей стекольных мастерских. Он уверяет, что ему десять лет, хотя он уже опытный карманник.
— А вы не хотите направить его на путь истинный? — спросила я.
— Сделать из него честного человека — значит осудить его на работный дом, — сказал Фо. — Неужели вы хотели бы засадить в это заведение ребенка, стащившего несколько носовых платков?
— Нет, конечно. Но вы сделаете из него висельника, — ответила я. — Почему бы вам не научить его грамоте и не определить куда-нибудь в ученики?
— Если бы я последовал вашему совету, то можете себе представить, сколько учеников, спасенных мною от улицы, спало бы здесь на полу! — сказал Фо. — Меня сочли бы за предводителя воровской шайки и самого послали бы на виселицу. У Джека своя жизнь, и ничего лучшего я ему не в состоянии предложить.
— У Пятницы тоже своя жизнь, — сказала я, — но я же не выставляю его на улицу.
— А почему, кстати? — спросил Фо.
— Потому что он беспомощен, — объяснила я. — Потому что Лондон для него чужой. Его же примут за беглого раба и снова продадут в рабство, например, на Ямайку.
— А может быть, его подберут соплеменники, станут кормить и заботиться о нем? В Лондоне больше негров, чем вы себе представляете. Пройдитесь в летний вечер по Майлэнд-роуд или по Паддингтону и убедитесь сами. Может быть, он будет счастливее среди своих? Играл бы себе на дудочке в уличном оркестре и собирал медяки. На улицах полно бродячих музыкантов. А я бы подарил ему флейту.
Я бросила взгляд на Пятницу. Ошибалась ли я, уловив искру понимания в его глазах?
— Ты понял, что сказал мистер Фо, Пятница? — спросила я. Он безучастно посмотрел на меня.
— Или же, скажем, если бы в Лондоне были биржи труда, — сказал Фо, — Пятница стоял бы в очереди с мотыгой через плечо, ожидая, когда его наймут садовником; все это можно проделать, не прибегая к помощи слов.
Вернулся Джек, он приволок поднос, прикрытый сверху салфеткой, от которого исходили аппетитные запахи. Он поставил поднос на стол и что-то прошептал мистеру Фо на ухо.
— Предоставь нам несколько минут, а потом пригласи их, — сказал Фо и добавил, обращаясь ко мне: — У нас будут гости, но давайте сперва поедим.
Джек принес ростбиф в соусе, трехпенсовый ломоть хлеба и кувшин эля. Нашлось только две тарелки, поэтому сначала поели мы с Фо, после чего я снова наполнила свою тарелку и накормила Пятницу.
В дверь постучали. Фо открыл ее. В полоске света я увидела девочку, которую бросила в лесу в Эппинге; за ее спиной, в тени, стояла женщина. Я замерла, точно громом пораженная, а девочка подбежала ко мне, обхватила меня руками и поцеловала в щеку. Озноб пробежал по моему телу, я подумала, что сейчас упаду.