— Давай сюда свое пойло, — великодушно согласился я. — Ты и мертвого уломаешь.
Я осторожно приоткрыл один глаз, а потом и другой.
Вопреки моим потаенным опасениям, сладостное наваждение не рассеялось. Я обнаружил, что лежу на широком мягком диване, под толстым клетчатым пледом. Диван стоял в углу большой комнаты, заставленной громоздкой, но душевной мебелью, очертания которой показались мне вполне привычными, а назначение — поддающимся осмыслению. Самым экстравагантным предметом обстановки был огромный, в полстены, камин. Там приветливо потрескивали поленья и деловито суетился живой огонь. В центре помещения царил круглый обеденный стол таких размеров, что на нем вполне можно было проводить конкурс бальных танцев. Вокруг стола скакал мой друг, бодрый, как борзая в начале охоты. Три окна выходили в заснеженный двор.
Я встал, закутался в плед (разлучить меня с колючим прямоугольником толстой клетчатой ткани сейчас можно было лишь силой, да и то, честно говоря, сомневаюсь). Подошел к окну, с удовольствием отметил, что ноги меня очень даже держат, уселся на широкий, отделанный деревом подоконник. Долго разглядывал темные лоскуты вечнозеленого кустарника, выбивающиеся из сугробов, как непослушные вихры из-под шапки школьника. Снежные хлопья медленно кружились в воздухе. Одни опускались на землю, другие, подхваченные ветром, взлетали вверх. Получалось, что снег идет одновременно и вверх, и вниз. Это умиротворяло.
Мелифаро наконец подошел ко мне с кружкой. Он был одет в ярко-алый свитер и зеленые лыжные брюки, на ногах красовались толстенные полосатые носки, расцветка которых имитировала радужный спектр. То еще зрелище, честно говоря!
— Снег, — неуверенно сказал он. — Это ведь настоящий снег, не теплая каша, по которой мы брели в том пекле?
— Снег, — согласился я, осторожно пробуя незнакомое питье, которое оказалось экзотической разновидностью очень слабого грога. — Всего лишь снег, зато настоящий. Влажная соль небес. Перхоть ангелов. Звездный пух.
— Ты чего? — изумленно спросил Мелифаро. — Так называют снег на твоей родине?
— Так называю снег только я, насколько мне известно, — залпом прикончив содержимое кружки, я стал сентиментален и словоохотлив. — Не обращай внимания. Когда-то я писал дрянные стихи, дружище. Порой это дает о себе знать, особенно после переохлаждения, как застарелый радикулит… Скажи лучше, как мы сюда попали? Я позорно отрубился в самый интересный момент.
— Да, я заметил, — ехидно согласился он. — Ну как… Обыкновенно попали, как всегда. Нырнули, и я почти сразу почувствовал, что воды больше нет, а под животом что-то теплое и колючее. Оказалось — ковер. Рядом валялся ты, бессмысленный и бесполезный. Но я не стал выбрасывать твою практически бездыханную тушку на задний двор, прозорливо рассудив, что ты мне еще пригодишься. Поэтому я заботливо возложил твой прах на ложе и даже укрыл его первой попавшейся тряпкой, чтобы глаза не мозолил… А уж потом — заметь, только потом! — занялся собой. Из всего вышесказанного ты должен сделать вывод: я — твой лучший друг, и без меня ты давным-давно пропал бы.
— Ясно, — улыбнулся я. — Ладно, могу сделать такой вывод, если хочешь.
Я соскользнул с подоконника, обошел комнату по периметру, рассеянно разглядывая мелкие детали интерьера, открыл тяжелую створку огромного шкафа. Его содержимое соответствовало моим самым дерзким ожиданиям: здесь было полным-полно теплой одежды вполне приемлемых фасонов и расцветок. Порывшись в этом добре, я нашел уютный толстый свитер из некрашеной белой шерсти и не менее уютные мягкие фланелевые брюки.
Переоделся. Мелифаро наблюдал за моими действиями с сочувственным интересом.
— Похоже на ташерскую пижаму, — вздохнул он. — Как, впрочем, и мой костюм. Но мой, по крайней мере, похож на нарядную ташерскую пижаму!
Я благородно воздержался от комментариев по поводу его экипировки, хотя тема, конечно, была благодатная.
Потом мы устроились в уютных глубоких креслах. Я нашел на каминной полке трубку и табак, что повергло меня в благоговейный восторг. Мелифаро терпеливо ждал, пока я завершу возню с этими священными предметами. Для человека его темперамента — вполне подвиг.
— Макс, — наконец начал он. — Объясни мне, пожалуйста, как мы с тобой будем жить дальше.
— Долго и счастливо, блин! — хмыкнул я. — Ты это хотел от меня услышать?
— Не валяй дурака, — сердито сказал мой друг. — Когда мы болтались в океане, ты излагал некую теорию: дескать, здесь все зависит от нашего настроения. Надеюсь, ты не очень обидишься, если я скажу, что в тот момент мне было довольно трудно сконцентрироваться? Поэтому я хочу послушать тебя еще раз.
— Самое главное ты запомнил, — я пожал плечами. — А все остальное — так, лирика. Да, я почти уверен, что здесь все зависит только от нашего настроения. Я сейчас думаю, что Джуффин совершил роковую ошибку, когда честно сказал нам с тобой, что Лабиринт Мёнина, скорее всего, страшное место. Если бы он придумал что-нибудь обнадеживающее: дескать, это такой волшебный цирк для заскучавших юных колдунов или огромный квартал Свиданий для заблудившихся между Мирами… Думаю, никакой жабы не было бы. Ни жабы, ни болота, ни этого пекла с манной кашей под ногами и сапфировым восходом для поэтически настроенных мертвецов. Даже волосатые люди и свалка до горизонта вряд ли попались бы нам на глаза. Мы бы перелетали, как беззаботные птички, с одной ярмарки на другую, не успевая запомнить имена своих случайных подружек… Кстати, я почти уверен, что именно таким образом проводит время наше блудное Величество.