Я сейчас.
Я только глотну чаю и — сейчас.. Давай.
Верь мне, Пашка, верь, я знаю, как оно будет, я вижу, и барашки играют на синих гребнях… Каждый ищет своих читателей по-своему, как Бог на душу положит, на душу, на сердце… Печать на сердце моем.
Я знаю, как оно будет, я вижу, Пашка, и еще я знаю, что мне придется делать потом.
У каждого свой дом, из которого нам действительно не убежать.
II. GLORIA
…а люди не сразу поняли, что происходит, когда небо над Городом передернулось больной собакой и дало трещину. Мало кто смотрел в те страшные минуты на небо из подвалов и убежищ, а железные птицы в голубых просторах больше верили показаниям электронных табло, нежели глазам червей, что копошились в их остроклювых головах.
Да и удивительно ли?! — большое, как известно, видится на расстоянии, а железные птицы роились в самом.
ядре случившегося, в эпицентре (эпи-центр, сердцевина эпилога — смешно…), в тех первых небесах, которые в День Гнева треснули яичной скорлупой.
Вместо черноты космоса, вместо звездной бижутерии на темном бархате бездны, в разломе ослепительно блеснула дюжина драгоценных слоев вечности, и был первый слой — яспис, второй же — сапфир, третий — халцедон, четвертый — смарагд; сардоникс и сердолик шли дальше, хризолит и берилл, топаз и хризопраз, гиацинт был одиннадцатым, а завершал полную дюжину аметист. Казалось, не люди — обитатели дна моря услышали над собой неистовый глас пророка, и стало море сушею, и расступились воды, объявшие несчастных до души их; и вознеслись воды стеною по правую и по левую сторону.
Спасибо, небо…
На запад ринулся край воздушного океана, на восток ринулся другой край его, заворачиваясь двумя могучими крыльями, двумя бешеными волнами, подолом юбки, завернутой на голову дешевой шлюхе, разом сгребая с тверди и свода утлые порождения войны, комкая их в горсти; соленая влага пятнала ржой блестящие плоскости, скручивала лопасти детскими поделками — и вот: дойдя до горизонта, медленно двинулись волны навстречу друг другу, готовясь к страшному соитию.
А по фронту невиданного воздушного цунами, бок о бок с двутелым человеком-акулой, истово вились золотые пылинки: плясали в луче, превращая стихию в стихию, не давая творимому выйти из повиновения — сыновья Желтого Змея Кейнари подчинялись танцу обезображенной бирманки-натка-до, бывшей посудомойщицы занюханного бара, для которой сейчас не было пределов и расстояний.
Мгновением позже бесплотные ладони исполина сошлись в хлопке, расплескались фонтаном вселенского безумия, и град смертоносного металла ударил по рукотворным гнездам, откуда еще неслись на Город безумные осы с вакуумными жалами.
И треснувшее небо смеялось драгоценным оскалом.
…я перевел дыхание и откинулся на спинку стула, подчиняясь ритму озноба.
Что будет дальше, я знал заранее.
Экран расплывался перед глазами мерцающим маревом, вынуждая моргать, застилая взгляд слезами. Искусство требует жертв, наука требует жертв, истины, пророки, правды и кривды — все они упрямо требуют жертв, учиняя драку из-за каждого лакомого кусочка; и проклятая реальность, расширяясь, обрастая слоями, тоже требует жертв — одни жертвы ничего не требуют, потому что понимают: безнадежно. Жертвы платят назначенную цену, кто — молча, кто — сопротивляясь до последнего, и я уплачу свое сполна, на миг единый развязав себе руки…
Мне никогда не верили, когда я говорил, что люблю счастливые финалы.
Никогда.
И сейчас не верят.
Вытираю лицо тыльной стороной ладони и придвигаю клавиатуру.
Времени оставалось в обрез.
III. CREDO
…И чем дальше мы шли по пустой, замершей в предзакатной тишине улице…
— Ост-тальное ты понимаешь. -Игорь вздохнул, устало потер лицо рукой. — Связывался я с тобой п-по лоптопу, благо Интернет есть всюду, даже на здешнем постоялом д-дворе.
— Поэтому сеансы связи и были раздельные, — кивнула я.
— Д-да. Я действительно филолог, занимался фольклором и н-немного мифологией, учился в Праге у Буриана. М-магистр.
Он улыбнулся, но это была не его улыбка. Маг стал другим — с того самого мгновения, когда мы перешагнули через разбитый бетон баррикады. Словно то, что было между нами в эти не вероятные дни…
…И чем дальше мы шли по пустой…
— А как же твои внуки, Девятый? — как ни в чём не бывало, поинтересовалась я, надеясь пробить страшную стену, что росла между нами с той минуты, когда мы сделали первый шаг.
К далекому острову?
В никуда?
Не его улыбка, не его голос…
— В-внуки… — Маг задумался. — У меня двое внуков, Ирина. Я н-немного старше, чем выгляжу. Одно из п-приятных следствий наших, как выразился бы господин М-молитвин, экспериментов. Боссы д-делают на этом безумные деньги — представляешь, сколько за т-такое заплатит какой-нибудь старикашка-миллиардер в Нью-Йорке или К-куало-Лумпуре? Кое-что перепадает и нам, г-грешным. И тебе, думаю, перепадет! Ты ведь теперь, — Двенадцатый!
…И чем дальше мы шли…
— Расскажи еще о твоем острове, Игорь!
— Н-ничего особенного. Я арендовал его т-три года назад, случайно — подвернулась п-премия…
И вдруг я поняла. Странно было бы не понять! Игорь был не здесь, не со мной. Мы оба прошли одинаковую подготовку. Очень хорошую подготовку! Вот так же я «гуляла» с ним под руку в ту дикую ночь, когда хотелось одного — вытрясти душу из ублюдков, посмевших угрожать моей девочке. Гуляла, улыбалась, шутила…