Возле знакомого подъезда — пусто. На белом, искрящемся в свете фонарей снегу — одинокая цепочка следов. Мужских. Зато чуть дальше, прямо посреди улицы…
Кентавры! Двое, один — гнедой, со знакомой бородищей. И я впервые жалею, что не взяла оружие.
Теперь — стоп. Хлопок по лбу… Нет, это лишнее, достаточно удивленного взгляда на подъезд. Мотивация внезапной остановки — этому тоже учили. Итак: удивление, внезапное озарение (надо же, совсем забыла, нужно передать… или забрать, не важно)…
Игорь слушает весь этот бред, улыбается, кивает:
— К-конечно, Ирина! Если не в-возражаете, я тут п-подожду, к-кентаврами полюбуюсь…
Свинство оставлять приезжего человека на ночной улице наедине с кентами, но брать Игоря с собой невозможно.
А если встретят выстрелами в упор?
— Я быстро. Десять минут — не больше!
Ныряю в темноту подъезда… Все! Дурацкую улыбку — прочь! Первого — кто откроет. Если, конечно, это не будет гражданка Бах-Целевская.
Сучонку — по шее. А еще лучше — за шею, за «яблочко», и пусть зовет своего сладенького Алика!
Знакомая дверь — уже с новым замком и новыми петлями. Зато звонок старый. Теперь встать слева, если что — не попадут.
Шаги!
Я ждала вопроса, дурацкого «Кто там?», но открыли сразу. Точнее, открыл. Гражданин Залесский — в тапочках, в спортивных штанах, старых, вздутых на коленях, в грязной майке.
— Вы?!
Можно не отвечать — вопрос риторический. «Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?»
Я улыбаюсь, отступаю на шаг. Способ старый — для дурачков. Писатель-алкаш переступает порог…
Левая тапочка летит в сторону. Гражданин Залесский покорно сгибается в поклоне, шипя от боли. А как не согнуться, когда его кисть — за спиной, вывернута пальцами к затылку, стоит мне двинуть рукой…
— Ни звука! Дернешься — больно будет! Понял? Если понял — кивни!
Он медлит, и я слегка додавливаю. Теперь гражданин Залесский не шипит — стонет. Я же предупреждала!
— Ну что, сладкий мой, понял? Или руку сломать?
Кивок. Вот и хорошо!
— Теперь — вниз! Медленно!
Он подчиняется без звука — то ли перепуган до смерти, то ли о кентах у подъезда вспомнил. Но и я помню о них. Не помогут тебе кенты, писатель!
Руку не отпускаю, хотя бежать ему некуда. Пусть почувствует, ощутит каждую ступеньку. Выход! Уже? Да, уже.
— Стой! Налево, в подвал!
Подвал я приметила еще в первый свой визит. Дверь сорвана в незапамятные времена, ступеньки сбиты. Наверно, здешние пацаны подружек затаскивают — тискаться. Вот и мы этим делом займемся!
Ступеньки кончились. Вокруг темно, и я отпускаю его руку.
Отбрасываю гражданина Залесского к стене.
— Стоять! Дернешься — стреляю. У меня глушитель — не услышат!
Кажется, поверил. Дыхание стало чаще — страшно! А мне каково, ублюдок?
— Ну, добрый вечер, Олег Авраамович!
— Добрый… добрый вечер…
— Отвечать будете тихо и короткими фразами. Ясно?
— Ясно! Но Эра Игнатьевна, почему?!
Очнулся! Рано очнулся, самое интересное впереди!
Я прислушиваюсь — наверху тихо. Из квартиры никто не вышел, кенты колесят на улице. Вот и славно! Спросить о пленке? Нет, ведь есть еще и распечатка, значит, не вслепую работал!
— Вопрос первый. Какое вы имеете отношение к Эмме Александровне Шендер? Молчит. Затем изумленное:
— К кому?
Ударить? Так, чтобы завыл, скорчился, упал прямо на грязный цемент?
— К Эмме Шендер. Там, где она живет, ее обычно называют Эми. Иногда — Эмма.
Молчит. Может, и вправду не знает? Дал ему гражданин Молитвин (или еще какой-нибудь мерзавец) пленку, дал распечатку. Или не давал, сразу Петрову сунул?
Достаю диктофон. Палец скользит, никак не может найти переключатель.
«Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!»
«Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка! Вот, капрал свидетель…»
Выключаю.
«Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!»
«Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка! Вот, капрал свидетель…»
Выключаю. Молчит.
— Слушаю вас, Олег Авраамович!
— Это не ваше дело! Слышите! Не ваше! Ого! Откуда только голос прорезался!
— Не шумите, Олег Авраамович! Итак, что вы знаете…
— Это… Это вас не касается!
Бью. В полную силу, до боли в запястье. Пыльный мешок с отрубями грузно опускается к моим ногам.
— Можете… Можете забить меня до смерти… Не скажу… Это — не ваше дело!
До смерти! С удовольствием! И плевать на Первач-псов вкупе со Святым Георгием!
— Это мое дело, Олег Авраамович! Эмма Шендер — моя дочь. Сейчас она живет в США, побережье Южной Каролины, Стрим-Айленд…
…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок… Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад…
Я сама нашла это место — самое тихое и далекое, какое только могла предложить Восьмая Программа. Уговорить свекровушку было непросто, ох как непросто! Да и не свекровь она вовсе — Сашина тетка, старая, злая, как ведьма, меня на дух не переносит. Помогла жадность — в глухомани пособия гуще, а дальняя родня в Чикаго обещала присмотреть за девочкой, если старуху кондратий . хватит. Но жива ведьма, здорова даже — видать, климат на этом Стрим-Айленде способствует!
— Вы… Вы говорите правду? В его голосе — удивление, и это решает все. Такое не сыграть. Не знал. Работал втемную. Точнее, его работали.