— С нею. Добрый день.
— Я Марта Крайцман. Вы слышите? Крайцман!
Крайц! Крайц! Бац! Бац!
— Я звоню по поводу моего сына — Ефима Гавриловича. Как мне сказал Ричард Родионович, вы имеете отношение к его поискам…
Голос гремит, лязгает. Так и кажется, что сейчас прозвучит: «Приказ Верховного Главнокомандующего… Всемилостивейше повелеть соизволил… Каждого десятого -расстрелять. Каждого третьего — повесить. Остальных — на минное поле…»
— У меня есть новые сведения о нем. Мой сын жив и здоров. Вы слышите?
— Слышу.
Видимо, она тоже сходила к гадалке. Или Неуловимый Джо Ерпалыч обрадовал.
— Ефим Гаврилович только что мне звонил…
Моя челюсть начинает отвисать, но очень ненадолго. А почему бы и нет? Ищем, ищем мы Фимку, а гражданин Крайцман к подружке махнул.
Куда-нибудь в Бухарест.
— Он звонил по сотовому телефону. Прошу обратить внимание на то, что такого телефона у него нет. Говорил издалека, но в пределах области.
Подковы вбивались в асфальт. Вот это нервы! Чудеса. У нее хватило сил сообразить, что после разговора трубку вешать не надо, а надо положить ее рядом с аппаратом и — бегом к соседям…
— Ефим Гаврилович сообщил мне, что он жив, здоров и нашел себе новую работу. Голос его звучал в целом нормально.
«В целом нормально». Хорошо формулирует!
— Простите, Марта…
— Марта Гохэновна.
Я сглотнула. Гохэновна. Тоже вариант!
— Марта Гохэновна, он ничего не говорил о своей новой работе?
— К сожалению, я не успела записать разговор.
Я сглотнула. Гохэновна. Тоже вариант!
— Марта Гохэновна, он ничего не говорил о своей новой работе?
— К сожалению, я не успела записать разговор. Кажется, он употребил слово «интересная». Даже «чертовски интересная». Однако, прошу учесть, Ефим Гаврилович — человек увлекающийся. Но я все же полагаю, что он говорил искренне. Его не принуждали. Обещаю следующий разговор записать и передать вам.
И тут — стандартная процедура. Побольше бы таких сознательных!
— Я могу рассчитывать, что со стороны прокуратуры будет предпринято все необходимое для поисков Ефима Гавриловича?
«Товарищ Жюков! Ви уже взяли город Берлин? А не то ми вас накажем!»
— Можете, Марта Гохэновна. Можете. Рассчитывать она, конечно, может. Все мы можем на что-то рассчитывать. Я, например, на сигнал «Этна». Только вот Пятый намекнул. Очень плохо намекнул: «ввиду невозможности проведения…» Неужели врут? Неужели бросят?
В трубке давно гудел отбой. Я прицелилась, дабы водворить ее на место, но внезапно взгляд скользнул по циферблату. На «Роллексе» без четверти двенадцать, Молитвин, наверное, уже на месте, трубка в руке — судьба! Заодно и спросим…
Писклявый голосишко произнес «Алло?». Даже не «Алло» — «Але?».
Ага, «куриочка»!
— Гражданка Бах-Целевская, пригласите к телефону гражданина Молитвина!
В ответ — испуганное «Ой!», молчание и, наконец:
— Он занят! Просил не беспокоить!
— Тогда я вас побеспокою! — озлилась я. — Гражданка Бах-Целевская, когда у вас срок прописки истекает? Через месяц, кажется?
— Ой!
Опять молчание, на этот раз долгое. Что-то стукнуло, словно трубку уронили, а затем вновь подняли:
— Зачем ребенка пугаете, Эра Игнатьевна?
— Добрый день, Иероним Павлович! — подхватила я. — Это я еще не пугаю. Я вообще никого пугать не собираюсь. Просто хочу напомнить, что у вас сегодня в полдень…
— Склерозом не страдаю.
Его голос звучал холодно, со знакомым презрением, но на этот раз меня его тон только позабавил. Пусть себе. А хорошо получилось: Игорь как раз приехал, а ему — подарочек. Злись, злись, сейчас ягодки пойдут, вслед за цветочками!
— Заодно объясните, пожалуйста, что за дела у вас были с гражданкой Калиновской Любовью Васильевной, а также с гражданином Панченко Борисом Григорьевичем?
— Никаких!
Прозвучало решительно — и весьма, но пять лет в прокуратуре не проходят даром. Испугался! А вот тебе еще!
— Триста гривен, конечно, не деньги, но если учесть, что ваши знакомые проходят по «мокрому» делу!..
Теперь — пауза. Осмыслил?
— Хорошо, слушайте…
Осмыслил!
— В последнее время я занимался частной практикой — по тому адресу, о котором вы меня спрашивали. Нечто вроде Техника-любителя. Или кустаря, не знаю, как лучше выразиться. Мелкий ремонт, ссоры в семье, насморк у младенцев. Панченко я не знаю, а Калиновская месяца три назад заказала мне одну мелочь. Вполне законную мелочь. Я сделал. Тогда она стала намекать, что мною интересуются, как она сказала, серьезные люди. Конкретно она называла какого-то Капустняка. Я отказался, тогда она… Или уже не она, не знаю.
Конкретно она называла какого-то Капустняка. Я отказался, тогда она… Или уже не она, не знаю. В общем, прислали странного человека — уговаривать. Но я снова отказался. Вот и все.
Все?
— Ваши дальнейшие неприятности — из-за этого?
— Отчасти… Извините, гражданка Гизело, мне надо к Алику… к гражданину Залесскому.
«Гражданка Гизело» прозвучало просто бесподобно.
— До встречи, Иероним Павлович! Отвечать было некому — в трубке гудел отбой.
4
Нынче милому прийти,
Он, поди, уже в пути.
Холодильник я набила…
Ой, чемусь произойти!
Частушки мне никогда не нравились. И я вовсе не удивилась, когда Саша рассказал, что выдумали их не русские, а татары. Выдумали — и презентовали вместе с игом. Мне-то, конечно, что русские, что татары — едино, но частушки не люблю. Балалайка, косоворотка, онучи… Или опорки, не помню уже. Однажды мы с Сашей были в столице, зашли в «Националь», а там — балалайки. Как сказано в одной книге — свежесрубленные, размером с избу. Саша смеялся, вспоминал каких-то «ярославских ребят». Интересно, когда это было? При Мамае?