— Обязательно, так и сделаем. Спасибо, Кофа. Проверить действительно совершенно необходимо. Прекрасно, если вы готовы за это взяться!
Он так обрадовался, как будто я предложил нечто из ряда вон выходящее. Вот уж воистину великим умом надо обладать, чтобы додуматься до элементарной проверки фактов. Джуффин всегда с преувеличенным энтузиазмом хвалит своих сотрудников, причем я не раз замечал, чем скромнее достижение, тем больше его восторг. Но со мной-то мог бы не стараться.
— Сколько же вы там болтались? — полюбопытствовал я. — Здесь, сами видите, прошло почти полдня. А у вас? Там, на Темной Стороне, время идет как-то иначе? Я почему спрашиваю: если бы мне понадобилось найти в Ехо предметы или явления, местонахождение которых мне заранее неизвестно, а расспросить некого, я бы потратил не один день, притом что очень хорошо знаю город. Просто он огромный. И Темная Сторона, наверное, тоже? Или нет?
— Темная Сторона Ехо почти бесконечна, — вздохнул Джуффин. — Но сегодня мы с Абилатом провели там всего несколько часов. Нам, в отличие от описанного вами случая, было кого спросить. Все четыре участка с рваным ветром нам показала Рани. Хвала Магистрам, она их еще раньше приметила. Но не сочла нужным вмешиваться.
— Я никогда не вмешиваюсь в происходящее на Темной Стороне, — подала голос леди Рани. — И ты прекрасно знаешь почему.
— Я много чего знаю, — откликнулся Джуффин. — И постепенно начинаю понимать, почему считается, будто от многих знаний происходят сплошные печали. Ничего, хорошо хоть показала, это уже большое дело. Если бы ты еще рассказала мне сразу, как только заметила…
— Почти все, что я вижу на Темной Стороне, выглядит довольно необычно. Никогда не угадаешь, что для тебя важно, а что нет. А мне все кажется одинаково важным или, наоборот, неважным, но — одинаково.
— Беда с этими ведьмами, — доверительно сказал мне Джуффин. — Слишком быстро перестают быть людьми. По большому счету, это прекрасно. Но пытаться заручиться их помощью в делах — дохлый номер. Потому что представление о разнице междуважным и неважным они утрачивают в первую очередь.
— Тем не менее даже мне понятно, что эта информация не слишком важна для Кофы, — звонкорассмеялась леди Рани. — Не морочь голову человеку!
Я и правда чувствовал себя довольно глупо. Некоторые люди любят знания как таковые и стремятся узнать как можно больше тайн — любых, чтобы было, не особо задумываясь, как ими можно распорядиться. Я же предпочитаю знания, которыми могу воспользоваться на практике. Забивать голову бесполезной информацией мне ни к чему. Я с полезной-то едва управляюсь, спасибо приятелям из Семилистника и их снадобьям, укрепляющим память.
Но тут, хвала Магистрам, наконец объявилась моя Кали. Прислала зов, деликатно осведомилась, могу ли я сейчас уделить ей время, а получив согласие, затараторила.
«Значит, слушай. У старухи все в полном порядке — а я, кстати, и не сомневалась, с такими ничегоникогда не делается. Но ты не зря беспокоился. Тойхи Прити умер семь дней назад. Утратил Искру. Всего три дня полежал и умер, знахарь, который его лечил, опомниться не успел, а если бы и успел, какой от него толк: если уж человек утратил Искру, ничего не сделаешь… Шарая говорит, чуть сама не умерла рядом с ним, ну да, они же близнецы, у нее кроме брата вообще никогда никого не было, дети не в счет. Она их, конечно, любит, все знают, мало кому из сирот так хорошо жилось в чужом доме, как этим четверым, а все равно никакого сравнения — чужие дети или собственный близнец. Тем более надо знать Шараю: она же с детства от других мужчин шарахалась, никого кроме брата рядом видеть не желала, не зря об этой парочке на моей памяти судачили всякое, и, ты знаешь, я уверена, дыма без огня не бывает, но теперь-то уж какая разница».
«Вот-вот, — согласился я. — Что судачили, пусть останется на совести сплетников. Как она сейчас? Очень плохо?»
«Ты удивишься, но совсем не плохо, нет. Ну, не настолько плохо, как могло бы быть. Она ничего, спокойная, работает, печет хлеб, младший мальчик договорился в Университете, что пропустит год по семейным обстоятельствам, помогает ей, молодец, другие тоже заходят. Шарая говорит, сперва был настоящий кошмар, но она, хвала Магистрам, почти ничего толком не помнит, знает только, что руки и голову в кровь разбила, знахарь, который пришел ее успокаивать, потом долго возился с этими ранами — могу представить, что она с собой вытворяла… или нет, все-таки не могу».
«Это как раз не очень важно — можешь ты себе представить или нет, — заметил я. — Факты интересуют меня гораздо больше».
«Ну да, извини. В общем, факты я уже рассказала. Тойхи умер. Вроде, все».
«Погоди. Еще один вопрос. Вот ты говоришь, знахарь приходил ее успокаивать. Что за знахарь? Тот, который брата лечил? Или другой?»
«А, да, знахарь! — обрадовалась Кали. — Нет-нет, не тот. Какой-то незнакомый. Зашел в пекарню за плюшками, увидел, как Шарая на полу корчится, и натурально ее спас. Поднял, привел в чувство, успокоил, раны, которые она сама себе нанесла, залечил и, кстати, денег не взял, отказался наотрез, сказал, уж он-то знает, что такое утрата, и помогать товарищам по несчастью — его единственное утешение. Совершенно бесплатно несколько часов с Шараей возился, потом уложил ее спать и ушел, так и не представился, а ей, сам понимаешь, не до того было. Наутро она проснулась, и вот, говорит, удивительное дело — умом знаю, что случилось непоправимое, а сердце от боли не рвется, только печаль осталась, светлая-светлая, как будто у Тойхи все хорошо, просто увидеться с ним прямо сейчас не получится — разве только когда-нибудь потом, позже… То есть Шарая не безумная, она понимает, что брат умер, но чувствует — так. Она думает, ей полегчало от микстуры, которую ей знахарь дал. Сладкое такое, говорит, зелье…»