— Она вам его прислала?
— Он попал ко мне от нее.
— Но не из ее рук?
— Не совсем из ее рук, но, вообще говоря, прямо ко мне в руки
— Но почему же вы никогда не встречались? Или между вами была слишком
большая разница в положении?
— Она вращалась на недоступной для меня высоте, — грустно сказал Артур.
— Но, послушайте, Ида, все это уже в прошлом, неужели вы способны ревновать
к прошлому?
— Ревновать? — воскликнула я. — Как это вам могло прийти в голову?
Никогда я еще так высоко не ставила вас, как теперь, когда я все это узнала.
И так оно и было, Линн, если ты только можешь это понять. Такая
идеальная любовь-это была что-то совершенно новое для меня. Я была
потрясена… Мне казалось, ничто в мире не может сравниться с этим
прекрасным, высоким чувством Ты подумай: человек любит женщину, с которой он
никогда не сказал ни слова. Он создал ее образ в своем воображении и свято
хранит его в своем сердце. Ах, до чего же это замечательно! Мужчины, с
которыми мне приходилось встречаться, пытались купить нас брильянтами, или
подпоить нас, или соблазнить прибавкой жалованья, а их идеалы! Ну, что
говорить!
Да, после того, что я узнала, Артур еще больше возвысился в моих
глазах. Я не могла ревновать его к этому недосягаемому божеству, которому он
когда-то поклонялся, — ведь он скоро должен был стать моим. Нет, я тоже, как
старушка Герли, стала считать его святым, сошедшим на землю.
Сегодня, часов около четырех, за Артуром пришли из деревни: заболел
кто-то из его прихожан. Старушка Герли завалилась спать после обеда и
похрапывала на диване, так что я была предоставлена самой себе.
Проходя мимо кабинета Артура, я заглянула в дверь, и мне бросилась в
глаза связка ключей, торчавшая в ящике его письменного стола: он, по
видимому, забыл их. Ну, я думаю, что все мы немножко сродни жене Синей
Бороды, ведь правда, Линн? Мне захотелось взглянуть на этот сувенир, который
он так тщательно прятал. Не то чтобы я придавала этому какое-то значение, а
так просто, из любопытства.
Выдвигая ящик, я невольно пыталась представить себе, что бы это могло
быть. Я думала, может быть это засушенная роза, которую она бросила ему с
балкона, а может быть, портрет этой леди, вырезанный им из какого-нибудь
светского журнала, — ведь она вращалась в самом высшем обществе.
Открыв ящик, я сразу увидела шкатулку из розового дерева, величиной с
коробку для мужских воротничков. Я выбрала в связке ключей самый маленький.
Он как раз подошел — замок щелкнул, крышка откинулась.
Едва только я взглянула на эту святыню, я тут же бросилась к себе в
комнату и стала укладываться. Запихала платья в чемодан, сунула всякую
мелочь в саквояж, кое-как наспех пригладила волосы, надела шляпу, а потом
вошла в комнату к старухе и дернула ее за ногу.
Запихала платья в чемодан, сунула всякую
мелочь в саквояж, кое-как наспех пригладила волосы, надела шляпу, а потом
вошла в комнату к старухе и дернула ее за ногу. Все время, пока я там жила,
я ужасно старалась из-за Артура выражаться как можно более прилично и
благопристойно, и это уже вошло у меня в привычку. Но тут с меня сразу все
соскочило.
— Хватит вам разводить рулады, — сказала я, — сядьте и слушайте, да не
пяльтесь на меня, как на привидение. Я сейчас уезжаю, вот вам мой долг,
восемь долларов; за чемоданом я пришлю. — Я протянула ей деньги.
— Господи боже, мисс Кросби! — закричала старуха. — Да что же это такое
случилось? А я то думала, что вам здесь так нравится. Вот поди-ка раскуси
нынешних молодых женщин. Поначалу кажется одно, а оказывается совсем другое.
— Что правда, то правда, — говорю я, — кое-кто из них оказывается не
тем, чем кажется, но вот о мужчинах этого никак нельзя сказать Достаточно
знать одного, и они все у вас как на ладони. Вот вам и вся загадка
человеческого рода.
Ну, а потом мне посчастливилось попасть на поезд четыре тридцать
восемь, который коптел безостановочно, и вот, как видишь, я здесь.
— Но ты же мне не сказала, что было в этой шкатулке, Ли? — нетерпеливо
воскликнула мисс д’Арманд.
— Одна из моих желтых шелковых подвязок, которые я швыряла с ноги в
зрительный зал во время моего номера на качелях. А что, там больше ничего не
осталось в бутылке, Линн?