— Когда я в последний раз видел ее, она сидела на крылечке, вязала
дорожку на стол, — сказал «Билл». — Она постарела, мисс Пози. Но в доме все
по-прежнему. Ваша матушка предложила мне присесть. «Только, Уильям, не
троньте ту плетеную качалку, — сказала она. — Ее не касались с тех пор, как
уехала Пози. И этот фартук, который она начала подрубать, — он тоже так вот
и лежит с того дня, как она сама бросила его на ручку качалки. Я все
надеюсь, — говорит она, — что когда-нибудь Пози еще дошьет этот рубец».
Мисс Кэрингтон властным жестом подозвала лакея.
— Шампанского — пинту, сухого, — приказала она коротко. — Счет
Гольдштейну.
— Солнце светило прямо на крыльцо, — продолжал кранберийский летописец,
— и ваша матушка сидела как раз против света. Я, значит, и говорю, что,
может, ей лучше пересесть немножко в сторону. «Нет, Уильям, — говорит она, —
стоит мне только сесть вот так да начать посматривать на дорогу, и я уж не
могу сдвинуться с места. Всякий день, как только выберется свободная
минутка, я гляжу через изгородь, высматриваю, не идет ли моя Пози. Она ушла
от нас ночью, а наутро мы видели в пыли на дороге следы ее маленьких
башмачков. И до сих пор я все думаю, что когда-нибудь она вернется назад по
этой же самой дороге, когда устанет от шумной жизни и вспомнит о своей
старой матери».
— Когда я уходил, — закончил «Билл», — я сорвал вот это с куста перед
вашим домом. Мне подумалось, может я и впрямь увижу вас в городе, ну, и вам
приятно будет получить что-нибудь из родного дома.
Он вытащил из кармана пиджака розу — блекнущую, желтую, бархатистую
розу, поникшую головкой в душной атмосфере этого вульгарного погребка, как
девственница на римской арене перед горячим дыханием львов.
Громкий, но мелодичный смех мисс Пози заглушил звуки оркестра,
исполнявшего «Колокольчики».
— Ах, бог ты мой, — воскликнула она весело. — Ну есть ли что на свете
скучнее нашего Кранбери? Право, теперь бы, кажется, я не могла бы пробыть
там и двух часов — просто умерла бы со скуки. Ну да я очень рада, мистер
Самерс, что повидалась с вами: А теперь, пожалуй, мне пора отправляться
домой да хорошенько выспаться.
Она приколола желтую розу к своему чудесному элегантному шелковому
платью, встала и повелительно кивнула в сторону герра Гольдштейна.
Все трое ее спутников и «Билл Самерс» проводили мисс Пози к
поджидавшему ее кэбу. Когда все ее оборки и ленты были благополучно
размещены, мисс Кэрингтон на прощанье одарила всех ослепительным блеском,
зубок и глаз.
— Зайдите навестить меня, Билл, прежде чем поедете домой, — крикнула
она, и блестящий экипаж тронулся.
Хайсмис, как был, в своем маскарадном костюме, отправился с герром
Гольдштейном в маленькое кафе.
Хайсмис, как был, в своем маскарадном костюме, отправился с герром
Гольдштейном в маленькое кафе.
— Ну, каково, а? — спросил актер, улыбаясь. — Придется ей дать мне Соля
Хэйтосера, как по-вашему? Прелестная мисс ни на секунду не усомнилась.
— Я не слышал, о чем вы там разговаривали, — сказал Гольдштейн, — но
костюм ваш и манеры — окэй. Пью за ваш успех. Советую завтра же, с утра,
заглянуть к мисс Кэрингтон и атаковать ее насчет роли. Не может быть, чтобы
она осталась равнодушна к вашим способностям.
В одиннадцать сорок пять утра на следующий день Хайсмис, элегантный,
одетый по последней моде, с уверенным видом, с цветком фуксии в петлице,
явился к мисс Кэрингтон в ее роскошные апартаменты в отеле.
К нему вышла горничная актрисы, француженка.
— Мне очень жаль, — сказала мадемуазель Гортенз, — но мне поручено
передать это всем. Ах, как жаль! Мисс Кэрингтон разорваль все контракт с
театром и уехаль жить в этот, как это? Да, в Кранбери Корнэр.
Похищение Медоры
Перевод Н. Дарузес
Мисс Медора Мартин прибыла с ящиком красок и мольбертом в Нью-Йорк из
поселка Гармония, что лежит у подножия Зеленых гор.
Мисс Медора походила на осеннюю розу, которую пощадили первые
заморозки, не пощадившие других ее сестер. В поселке Гармония, когда мисс
Медора уехала в развратный Вавилон учиться живописи, про нее говорили, что
она сумасбродная, отчаянная, своевольная девушка. В Нью-Йорке, когда она
впервые появилась за столом дешевого, пансиона в Вест-Сайде, жильцы
спрашивали друг друга:
— Кто эта симпатичная старая дева?
Собравшись с духом и сообразуясь со средствами, Медора сняла дешевую
комнату и стала брать два урока живописи в неделю у профессора Анджелини,
бывшего парикмахера, изучившего свою профессию в одном из гарлемских
танцклассов. Некому было сказать ей, что она делает глупости, ибо всех нас в
этом большом городе постигает та же участь. Скольких из нас плохо бреют и
неправильно обучают тустепу бывшие ученики Бастьена Лепажа и Жерома! Самое
грустное зрелище в Нью- Йорке — если не считать поведения толпы в часы пик —
это унылое шествие бездарных рабов Посредственности. Им искусство является
не благосклонной богиней, а Цирцеей, которая обращает своих поклонников в
уличных котов, мяукающих у нее под дверьми, невзирая на летящие в них камни
и сапожные колодки критиков. Некоторые ползком добираются до родного
захолустья, где их угощают снятым молоком изречения: «Говорили мы вам», —
большинство же остается мерзнуть во дворе храма нашей богини, питаясь
крошками с ее божественного табльдота. Но кой-кому под конец надоедает это
бесплодное служение. И тогда перед нами открываются два пути. Мы можем либо
наняться к какому-нибудь лавочнику и развозить в фургоне бакалею, либо
окунуться в водоворот богемы.