А
мужчины в зрительном зале, которые ревут, хлопают, топают, рычат, толпятся в
проходах, пожирают тебя глазами и, кажется, вот-вот проглотят, — настоящее
стадо диких зверей, готовых разорвать тебя на части, только попадись им в
лапы. Ах, как я ненавижу их всех! Но ты ждешь, чтоб я тебе рассказала о
себе.
Так вот. У меня было накоплено двести долларов, и, как только наступило
лето, я бросила сцену. Я поехала на Лонг-Айленд и нашла там прелестнейшее
местечко, маленькую деревушку Саундпорт на самом берегу залива. Я решила
провести там лето, заняться дикцией, а осенью попытаться найти учеников. Мне
показали коттедж на берегу, где жила старушка вдова, которая иногда сдавала
одну-две комнаты, чтобы кто-нибудь в доме был. Она пустила меня к себе. У
нее был еще один жилец, преподобный Артур Лайл.
Да, в нем-то все и дело. Ты угадала, Линн. Я тебе сейчас все выложу в
одну минуту. Это одноактная пьеса.
В первый же раз, когда он прошел мимо меня, я вся так и замерла. Он
покорил меня с первого же слова. Он был совсем непохож на тех мужчин,
которых мы видим в зрительном зале. Такой высокий, стройный, и, знаешь, я
никогда не слышала, когда он входил в комнату, я просто чувствовала его. А
лицом он точь-в-точь рыцарь с картины — ну вот эти рыцари Круглого Стола, а
голос у него — настоящая виолончель! А какие манеры!
Помнишь Джона Дрю в лучшей его сцене в гостиной? Так вот, если сравнить
их обоих, Джона следовало бы просто отправить в полицию за нарушение
приличий.
Ну, я тебя избавлю от всяких подробностей; словом, не прошлой месяца,
как мы с Артуром были помолвлены. Он был проповедником в маленькой
методистской церквушке, просто такая часовенка, вроде будки. После свадьбы
мы с ним должны были поселиться в маленьком пасторском домике, величиной с
закусочный фургон, и у нас были бы свои куры и садик, весь заросший
жимолостью. Артур очень любил проповедовать мне о небесах, но мои мысли
невольно устремлялись к этой жимолости и курам, и он ничего не мог с этим
поделать.
Нет, я, конечно, не говорила ему, что была на сцене, я ненавидела это
ремесло и все, что с ним было связано. Я навсегда покончила с театром и не
видела никакого смысла ворошить старое Я была честная, порядочная девушка, и
мне не в чем было каяться, разве только в том, что я занималась дикцией. Вот
и все, что у меня было на совести.
Ах, Линн, ты представить себе не можешь, как я была счастлива! Я пела в
церковном хоре, посещала собрания рукодельного общества, декламировала «Анни
Лори», знаешь, эти стихи со свистом. В местной газетке писали, что я
декламирую «с чуть ли не артистическим мастерством». Мы с Артуром катались
на лодке, бродили по лесам, собирали ракушки, и эта бедная, маленькая
деревушка казалась мне самым чудесным уголком в мире. Я с радостью осталась
бы там на всю жизнь, если бы…
Но вот как-то раз утром, когда я помогала старухе миссис Герли чистить
бобы на заднем крыльце, она разболталась и, как это обычно водится среди
хозяек, которые держат жильцов, начала выкладывать мне разные сплетни Мистер
Лайл в ее представлении, да, признаться, и в моем также, был настоящий
святой, сошедший на землю Она без конца расписывала мне все его добродетели
и совершенства и рассказала мне по секрету, что у Артура не так давно была
какая-то чрезвычайно романтическая любовная история, окончившаяся
несчастливо.
Я с радостью осталась
бы там на всю жизнь, если бы…
Но вот как-то раз утром, когда я помогала старухе миссис Герли чистить
бобы на заднем крыльце, она разболталась и, как это обычно водится среди
хозяек, которые держат жильцов, начала выкладывать мне разные сплетни Мистер
Лайл в ее представлении, да, признаться, и в моем также, был настоящий
святой, сошедший на землю Она без конца расписывала мне все его добродетели
и совершенства и рассказала мне по секрету, что у Артура не так давно была
какая-то чрезвычайно романтическая любовная история, окончившаяся
несчастливо. Она, по-видимому, не была посвящена в подробности, но видела,
что он очень страдал. «Бедняжка так побледнел, осунулся, — рассказывала она.
— И он до сих пор хранит память об этой леди; в одном из ящиков его
письменного стола, который он всегда запирает на ключ, есть маленькая
шкатулка из розового дерева и в ней какой-то сувенир, который он бережет,
как святыню. Я несколько раз видела, как он сидит вечером и грустит над этой
шкатулкой, но стоит только кому-нибудь войти в комнату, он сейчас же прячет
ее в стол».
Ну, ты, конечно, можешь себе представить, что я не стала долго
раздумывать, а при первом же удобном случае вызвала Артура на объяснение и
прижала его к стене.
В этот же самый день мы катались с ним на лодке по заливу, среди
водяных лилий.
— Артур, — говорю я, — вы никогда не рассказывали мне, что у вас до
меня было какое-то увлечение, но мне рассказала миссис Герли. — Я нарочно
выложила ему все сразу, чтобы он знал, что мне все известно. Терпеть не
могу, когда мужчина лжет.
— Прежде, чем появились вы, — отвечал он, честно глядя мне в глаза, — у
меня было одно увлечение, очень сильное. Я не буду от вас ничего скрывать,
если уж бы об этом узнали.
— Я слушаю, — сказала я.
— Дорогая Ида, — продолжал Артур (ты, конечно, понимаешь, я жила в
Саундпорте под своим настоящим именем), — сказать вам по правде, это прежнее
мое увлечение было исключительно духовного свойства. Хотя эта леди и
пробудила во мне глубокое чувство и я считал ее идеалом женщины, я никогда
не встречался с ней, никогда не говорил с ней. Это была идеальная любовь.
Моя любовь к вам, хоть и не менее идеальная, нечто совсем другое. Неужели
это может оттолкнуть вас от меня?
— Она была красивая? — спрашиваю я.
— Она была прекрасна.
— Вы часто ее видели?
— Может быть, раз двенадцать,
— И всегда на расстоянии?
— Всегда на значительном расстоянии.
— И вы любили ее?
— Она казалась мне идеалом красоты, грации и души.
— А этот сувенир, который вы храните как святыню и потихоньку вздыхаете
над ним, это что, память о ней?
— Дар, который я сохранил.