— Знаю, Своя, — глухо отозвался Эврит, сплетая длинные сильные пальцы и слегка передернувшись, когда Галинтиада вспомнила о «слугах верных». Видать, не любил басилей Ойхаллии слово «слуга».
— Знаю, что не забудут Павшие ни тебя, ни меня… и потому я здесь. И еще потому, что Павшим нужен Безымянный Герой, сын Алкмены и узурпатора.
— Я знала об этом задолго до его рождения, — Галинтиада презрительно плюнула в костер; Эвриту показалось, что плевок не долетел до крайней головешки, шлепнувшись на траву — но при этом слюна с шипением испарилась, что, похоже, удовлетворило старую карлицу.
— Для того я и приехал в Фивы, — жестко бросил басилей Ойхаллии, по-прежнему стоя и возвышаясь над Галинтиадой, как гора. — Я и мой сын Ифит. Мы приехали учить мальчишку — тому, чему надо, и тому, как надо.
— Твой сын — Свой? — быстро спросила старуха.
— Ну… будет, — чуть запнулся Эврит.
— Тогда он не сможет учить, как надо.
— Как — буду учить я. Наездами. И то когда мальчишка подрастет. Не могу же я постоянно торчать в Фивах!
— Павшие не против?
— Они не против.
— Значит, так тому и быть. Жаль, что это будешь не ты…
— Ничего. Зато здесь есть ты, Галинтиада. Жертвы приносятся?
— Странный вопрос. Как и раньше, раз в полгода.
— Почему не чаще?
— Ты всегда был тороплив, Эврит…
— Это потому, что я не хочу прожить два человеческих века в ожидании!
— И все равно — ты слишком тороплив. Или тебе надо, чтобы Алкид сошел с ума до назначенного срока? Не подгоняй стрелу в полете, ученик Сребролукого Аполлона!
По телу Эврита пробежала судорога.
— Метко бьешь, Галинтиада… Ладно, оставим. Ты знаешь, что через день состоится состязание лучников за право учить Безымянного Героя?
— Знаю. Ты действительно стал старше, Свой. Прибыл совсем недавно и уже успел…
— Да, я многое успел. И мой сын Ифит — мой сын и мой ученик, только мой, а не Аполлона! — будет спорить с Миртилом, нынешним учителем Алкида.
Ты действительно стал старше, Свой. Прибыл совсем недавно и уже успел…
— Да, я многое успел. И мой сын Ифит — мой сын и мой ученик, только мой, а не Аполлона! — будет спорить с Миртилом, нынешним учителем Алкида.
— И это знаю, — еле заметно усмехнулась карлица.
Эврит слегка приподнял бровь.
— А знаешь ли ты, дочь Пройта, что проигравший будет принесен в жертву сыну Алкмены?! — торжествующе произнес, почти выкрикнул он.
Старуха задумчиво поковыряла клюкой в углях костра, взметнув сноп искр.
— О да, теперь я знаю и это… Только знает ли об этом учитель Миртил?
— Узнает. И согласится.
— Да уж, согласится, — закивала старуха, с некоторым уважением поглядывая на Эврита.
— Более того — я знаю, кто победит! И тогда этот Миртил САМ принесет себя в жертву! Ты понимаешь, Галинтиада?! Не просто жертва, не просто ополоумевший от страха раб — а учитель, сознательно всходящий на алтарь своего ученика! Это воистину достойно Тартара!
— О да! — глаза карлицы вспыхнули в отсветах догорающего костра. — Ты и впрямь повзрослел, мудрый Эврит! Вот только…
Она помолчала, зябко кутаясь в лохмотья.
— Скажи мне, Эврит-лучник, — наконец проговорила она странно дрожащим голосом, — зачем тебе все это? Зачем тебе нужны Павшие на Олимпе? Ведь ты не веришь в Золотой век, правда?
— Не верю, — слова давались Эвриту с некоторым трудом. — Но иначе Аполлон никогда не примет моего вызова.
— Аполлон? Тот, кто учил тебя?
Эврит не ответил.
6
Если бы Креонту кто-нибудь сообщил, что в районе северо-восточной окраины города (кстати, довольно-таки недалеко от тропинки, ведущей к уже известному нам холму) есть некий полуразвалившийся домишко — басилей Фив, вероятно, весьма удивился бы, что ему докучают подобной ерундой.
Если бы об этом домишке сказали любому горожанину, проживавшему близ северо-восточной окраины — горожанин бы удивился не меньше Креонта, поскольку никакого-такого домишки никогда не видел.
Если бы о том же сообщили солнечному титану Гелиосу, некогда предавшему свое титаново племя и пошедшему в услужение к Олимпийцам, то Гелиос (возможно!) придержал бы на миг своих огненных коней, но не удивился бы.
Давно разучился удивляться солнечный титан Гелиос, вечный возница.
Если бы об этом сказали близнецам Алкиду и Ификлу…
А чего им говорить? — вон они бегут, сверкая подошвами сандалий, как раз в тот самый дом, где ждет их старый приятель Пустышка.
Хорошо детям: год, два, два с половиной — и случайный знакомый превращается в приятеля, а там и в старого приятеля… хорошо детям!
Поворот за корявым абрикосом с еще зелеными, ужас какими кислыми плодами, теперь надо замедлить шаг, оглядеться по сторонам — и бегом, бегом мимо гнилого шалаша к дому Пустышки, не обращая внимания на легкий холодок, возникающий где-то в животе и почти сразу же пропадающий…
Только пегий щенок, глупое, вечно голодное существо, греющееся рядом с шалашом, видит, как двое мальчишек, перемигиваясь, пробегают совсем рядом и исчезают, как не бывало — только щенку до этого и дела нет.
Ему бы косточку… и чтоб не исчезала никуда.
У дома, который был как бы в Фивах и в то же время как бы нет, сидел темноволосый юноша, похожий на совсем молодого Автолика; восьмилетние Алкид и Ификл звали юношу Пустышкой, но он нисколько не обижался, потому что в свое время представился близнецам именно таким образом.
Этот юноша вообще очень редко обижался.