Старик — великий критянин Радамант, закон которого некогда, словно поданный вовремя щит, прикрыл тринадцатилетних близнецов; старуха — Алкмена, мать Геракла, женщина, которую покойный лавагет Амфитрион Персеид давным-давно делил с богом.
Покойный лавагет Амфитрион Персеид.
— Нравится? — весело поинтересовался Эврит, поймав взгляд Иолая. — Завидная невеста! Лаодамия, дочь Акаста…
— Акаста? — приподнялся Иолай, ухватившись за борта ванны. — Акаста, аргонавта, нынешнего иолкского басилея?! Разве… разве это не рабыни?!
И уже по-другому посмотрел на зардевшуюся — то ли от слов Эврита, то ли от жара очага — Лаодамию.
Некоторую грубость собственного вопроса он понял с опозданием.
— Рабыни? — расхохотался басилей Ойхаллии, звонко хлопая себя по жилистым безволосым ляжкам. — Знаешь ли ты, юноша, что за эту вот «рабыню» (Эврит ласково подергал худышку-синеглазку за волосы) женихи на поле стрелы мечут?! Ну что, Иола, дочь моя, — ты счастлива?
Иола молча кивнула и отошла от уже наполненной ванны.
Глядя на Эврита, шумно устраивающегося в ванной — ни дать ни взять Посейдон в заливе — Иолай думал, что сотни раз сталкивался с обычаем, когда женщины из семьи хозяина дома прислуживают гостю при омовении, но ни разу не видел, чтобы дочь помогала омываться отцу, да еще при посторонних.
Что ж, видимо, годы не укротили Эвритовой привычки эпатировать окружающих.
— Ты не похож на юнца, Иолай, — отфыркавшись, бросил басилей. — Телом — не похож. Я имею в виду даже не количество шрамов… Скорее ты напоминаешь своих родичей — словно не сын и племянник, а третий брат. Причем не намного младший.
— Ты тоже не похож на дряхлого старца, Эврит-стрелок, — Иолай попытался вложить в эти слова еще что-то, кроме вежливости. — Вот только… твоя дочь и ее подруга, случаем, не глухонемые?
— Нет, — мокрые волосы Эврита облепили лицо, и «нет» прозвучало глухо и невыразительно.
— Тогда я бы на твоем месте отослал их.
— Зачем?
— Понимаешь, там, в мегароне, ты разговаривал с неглупым честолюбивым юношей из хорошей семьи, который должен был прийти в восторг от общения со столь выдающимися правителями — а как же, своим величают! — и заскакать от счастья при виде радужных намеков на ванактство в Микенах. Так, басилей?
— Ну… примерно, так, — усмехнулся Эврит, добавляя в воду кипрских благовоний.
Иолай последовал его примеру.
— И — естественно — такому юноше ты не сказал всего. А я хочу знать все.
— Ты хочешь знать больше? — басилей вытянул ногу, и подбежавшая Иола принялась подрезать ему плоские белесые ногти кривым бронзовым ножичком.
— Нет, басилей. Я хочу знать все.
— Не слишком ли ты дерзок даже для возничего Геракла? — осведомился Эврит.
— Для Иолая, возничего Геракла — да… Одержимый.
Сказав это, Иолай погрузился в ванну с головой и некоторое время лежал, задержав дыхание и расслабившись, как атлет после первого забега, готовящийся ко второму.
— Нет, басилей. Я хочу знать все.
— Не слишком ли ты дерзок даже для возничего Геракла? — осведомился Эврит.
— Для Иолая, возничего Геракла — да… Одержимый.
Сказав это, Иолай погрузился в ванну с головой и некоторое время лежал, задержав дыхание и расслабившись, как атлет после первого забега, готовящийся ко второму.
Когда он вынырнул — девушек рядом не было.
Горел огонь под котлом, курился пар над керамическими плитками, и Эврит-стрелок смотрел на него в упор тем взглядом, которым лучник смотрит на мишень.
«А эти — там, на поле — полагают, что это они состязаются с Эвритом!» — подумал Иолай, беспечно натирая плечи ароматическим жиром.
— Для Иолая, — еще раз повторил он, — для возничего Геракла — да. Но не для Амфитриона-Изгнанника, сына Алкея, внука Персея-Горгоноубийцы. Не для вернувшегося из глубин Эреба. Ты поступил разумно, отослав девушек, Эврит.
— Доказательства? — сорвалась с узких бескровных губ басилея первая стрела.
«Мимо», — усмехнулся про себя Иолай.
— Сколько угодно. Вот к примеру: если бы я сейчас швырнул в дверь яблоком, смог бы ты, Эврит, разбить его, бросив вдогонку второе яблоко? Так некогда случилось в Фивах, двадцать восемь лет тому назад; только первое яблоко бросал ты, а второе — твой сын Ифит.
— Еще.
И вторая стрела минула цель.
Когда требуют еще доказательств, значит, частично верят. Или хотя бы допускают возможность.
— Состязание между Ифитом и Миртилом-фиванцем. Оно закончилось вничью, а на следующее утро гордый Миртил, выполняя поставленное тобой условие, принес себя в жертву Алкиду, будущему Гераклу, моему сыну.
— Достаточно. Даже если то, что ты говоришь, было бы правдой, Амфитрион-лавагет не мог знать про условие, якобы поставленное мною Миртилу.
— Живой — не мог, — Иолай снова погрузился с головой, давая Эвриту время обдумать последние слова. — Живой — не мог. А беглец из багрового мрака Аида, убивший душу собственного внука Иолая, чтобы завладеть его телом (слова эти дались большой кровью, потому что лжи в них было меньше, чем правды)? Если предположить, что Амфитрион-лавагет в теле шестилетнего мальчишки сумел заинтересовать собой Галинтиаду, дочь Пройта? Жаль, не вовремя погибла старуха…
— Как… как она погибла?! — Эврит, расплескав воду, подался вперед.