Ноги быстро несли Амфитриона к пустующей ночью палестре, а мысли продолжали жерновами вертеться в голове почти шестидесятилетнего мальчишки.
Владыка Аид говорил, что приступов у Алкида не случалось со времен Орхоменской войны. Значит, пять лет… и сейчас Алкид, судя по его поведению, на грани срыва. Что-то должно произойти. Либо Тартар вот-вот снова возьмется за него, как кошка за мышь — и долгожданная жертва на время растворит в своей крови истерзанный рассудок Алкида — либо…
Либо он сорвется сам!
«Нельзя больше ждать!» — думал Амфитрион, пока тело его накручивало круги на беговой дорожке, прыгало, метало камни (диски на ночь запирали), постепенно наполняя мышцы здоровой усталостью, которая со временем должна была превратиться в упругость и силу.
Он готовил новое тело тщательно и кропотливо.
Он, Амфитрион-Изгнанник, снова был на войне. Только это была не привычная война людей, где все ясно: вот жизнь, а вот смерть, и от первой до второй мечом подать. Бессмертные вели войну иначе — вот жизнь, и вот жизнь, и никакие войска не выстраиваются на равнине, блестя панцирями и шлемами…
Но и на этой войне лилась кровь.
Кровь смертных.
Кровь смертных.
Мелочь для обеих противоборствующих сторон.
И он, Амфитрион-Изгнанник, волею Ананки-Неотвратимости, оказался в одном из враждующих лагерей.
Боги, титаны, Павшие… и я.
Смешно?
Нет, не так: боги, титаны, Павшие… и мы.
Я и сыновья — это уже мы.
И это уже не смешно.
Бледно сияющая Луна-Селена и звездноглазый Аргус равнодушно взирали на двигавшуюся внутри пустой палестры маленькую фигурку. Амфитрион не знал, что именно в эту ночь светловолосой и тихой жене Ификла Астеропее не спалось; встав с ложа, она некоторое время бесцельно бродила по дому, потом, уже совсем было собравшись снова лечь, по примеру свекрови заглянула на детскую половину — и обнаружила пустое ложе Иолая.
Ее крики разбудили сперва рабыню-няньку, после остальных домочадцев, и вскоре весь дом был на ногах, засверкав огнями светильников и факелов.
Иолая нигде не было.
Когда порядком уставший Амфитрион перелез обратно через стену и направился к своим покоям, в мегароне он неожиданно для себя обнаружил всю семью в полном составе: хмурый Алкид, взволнованный Ификл, заплаканная Алкмена, раздраженная Мегара (впрочем, это было ее обычное состояние), растерянно моргавшая Астеропея — и даже жившие отдельно Ликимний и молча вздыхавшая в углу Перимеда, его жена.
«Еще б Креонта вызвали! — скривился Амфитрион, глядя на толпу родичей. — Что ж это они, без басилея-то?!»
— Иолайчик! Хвала Зевсу, живой! — всплеснула руками Алкмена, бросаясь к внуку, и ее огромная тень заполошно метнулась по стене мегарона.
— Ну и где ты шлялся, гулена?! — угрюмо поинтересовался Ификл, тщательно скрывая свою радость по поводу благополучного завершения всех треволнений этой ночи.
— В палестре, — лаконично ответил Амфитрион.
— В палестре? — не удержался заспанный Ликимний, зачем-то поворачиваясь к мальчишке боком и вжимая голову в плечи. — Ночью? Что можно делать ночью в палестре?!
— Тренироваться.
— И не страшно было?
— Не страшно, — отрезал Амфитрион, начиная тяготиться этим допросом.
Ификл задумчиво сощурился, и домочадцы незаметно для себя умолкли, вопросительно глядя на Иолаева отца.
— Странный ты какой-то стал, сынок… нет, палестра — это хорошо, да и ты окреп, подрос, ешь за троих! Только чего б тебе со сверстниками не играть, ночью спать, как все люди, а в палестре днем заниматься?! Молчун ты у меня, слова не вытянешь… а мы волнуемся!
Амфитрион терпеливо молчал, оправдывая последние слова Ификла, и глядел мимо родни.
— Может, привиделось что-то? — участливо поинтересовалась Астеропея. — Или из богов во сне кто-нибудь являлся? Ты не стесняйся, Иолай, ты расскажи!
И тут Амфитрион решился.
Он не видел иного способа заинтересовать Одержимых Тартаром собой — безобидным малолетним Иолаем, сыном Ификла и племянником Алкида.
Собой.
Приманкой.
Жертвой.
— Являлся, — во всеуслышанье заявил он. — Только, кажется, не бог.
— А кто? — Амфитрион даже не заметил, кому принадлежал вопрос.
— Не знаю. Вроде как тень… на тебя, папа, похожа. И на дядю Алкида. Говорила… говорил: я твой дед Амфитрион, сын Алкея-Микенца.
Вроде как тень… на тебя, папа, похожа. И на дядю Алкида. Говорила… говорил: я твой дед Амфитрион, сын Алкея-Микенца.
— Врешь! — выдохнул Алкид, уронив на пол бронзовую подвеску, которую до того рассеянно вертел в пальцах.
— Вот и он сказал, что не поверят. Тогда велел: расскажи им, как дом наш горел, когда твоего отца и его брата еще на свете не было, а бабушка Алкмена в тягости была, ногу подвернула и чуть не задохлась — еле вытащили…
— Было, — бледнея, прошептала Алкмена.
— Или как ночью в переулке напали на нее, когда от Навсикаи шла — а я… то есть он отбил бабушку у шестерых. Одному, говорил, горло его же собственным ножом перерезал…
— Было! — Алкмена смотрела на мальчишку совершенно безумными глазами, и Амфитрион решил: достаточно.
— Это действительно было, мама? — глухо прозвучал в наступившей тишине голос Ификла.
— Было. Я вам никогда не рассказывала…
— Значит, правда? — Алкид подобрал злосчастную подвеску и ссутулился, стараясь не глядеть на Иолая.