Ни увещевания Деяниры, не желавшей покидать родину, ни просьбы ее отца, правителя Ойнея, не подействовали.
Геракл покидал Калидон.
Эти сведения вполне удовлетворили Иолая. Главное — приступа не было. Хотя… окажись это безумием, Иолай бы тогда точно знал, кто из братьев умер в Фенее, а кто доживал сейчас отпущенный ему срок.
Но приступа не было.
А все остальное…
И Иолай поспешил направить гонца в соседние с Филакой Трахины, к тамошнему басилею Кеику, который еще в давние времена помогал близнецам и Иолаю оружием, а также воинами (исправно получая за это долю в добыче). Дважды объяснять умному Кеику все выгоды гостеприимства, оказанного Гераклу, не пришлось — Иолай получил подарки от трахинского правителя, а к Гераклу отправился вестник с предложением крова и очищения от любой скверны.
«И мне спокойнее, — рассудил Иолай. — Трахины под боком — пригляжу в случае чего; и не увидимся лишний раз. Эх, Тиресий, Тиресий, знать бы точно, что ты хотел сказать…»
Тиресий умер около полугода назад, отправившись в свое последнее паломничество в Дельфы — на носилках; он скончался, не добравшись даже до Фокиды.
Впрочем, слепой прорицатель был уже настолько дряхл, что здесь, похоже, обошлось без божественного промысла.
Получив приглашение от хлебосольного Кеика, великий Геракл недолго колебался — и на следующий день приказал трубить сборы.
Поклажи набралось много — Деянира была женщиной хозяйственной, да и верный Лихас, как мог, способствовал повышению благосостояния своего кумира.
Одежда, домашняя утварь, оружие, драгоценности, припасы, козы и овцы, быки и коровы, небольшой табун лошадей, жена, дети, слуги, рабы, домочадцы, провожающие — всего и не перечислить, даже если валить в одну кучу.
Весь этот караван двигался крайне медленно, и лишь к вечеру добрался до Эвена, реки на востоке Этолии.
Весь этот караван двигался крайне медленно, и лишь к вечеру добрался до Эвена, реки на востоке Этолии.
Лагерь разбили неподалеку от берега, решив переправляться утром.
Рабыни и служанки, хихикая, перешептывались между собой. Из этих таинственных перешептываний выходило, что через Эвен всех желающих переправляет некий кентавр Несс. Но с мужчин он берет обычную плату, а вот с женщин… Очень, говорят, темпераментный кентавр. Так что скромным девушкам из приличных семей лучше его услугами не пользоваться. А то, бывает, разок переправишься — а потом пять-шесть раз кряду туда-сюда катаешься!
Под конец уже берега путаешь — где какой; только и помнишь, что на том мы так, а на этом — этак…
Кое-кто из рабынь, подхватив кувшины, уже спешил к речке — якобы за водой. Вернулись они после заката, без кувшинов и без воды, зато с сияющими, подернутыми поволокой глазами.
Видя мечтательные улыбки на раскрасневшихся лицах подруг, остававшиеся в лагере женщины в свою очередь заспешили к реке — не пропадать же забытым кувшинам?! — но тут из походного шатра появилась Деянира.
— Будет шляться! — строго прикрикнула она. — За работу, лентяйки! Ох, никому ничего нельзя доверить…
И, подобрав подол длинного гиматия, гордо прошествовала к реке.
Служанки переглянулись и решили не вдаваться в подробности.
Лишь когда стало светать, и краешек сонного Гелиоса должен был вот-вот показаться над замершим в ожидании горизонтом, на берег речки выбрался страдающий тяжелым похмельем Лихас.
Еще бы — приговорить с двумя караульщиками и одной рабыней на всех два здоровенных пифоса слабо разбавленного красного!
Поэтому зрелище, представшее его глазам на том берегу реки, сперва показалось мающемуся Лихасу жутким похмельным бредом.
В зарослях тростника два человека любили лошадь.
«Привидится же такое!..» — думал Лихас, плеская водой себе в лицо и протирая заплывшие глаза.
Однако видение никуда не исчезло, зато промытые глаза стали видеть гораздо лучше, да и предутренний ветерок успешно разгонял висевшую над водой туманную дымку — так что Лихас вскоре понял, что ничего ему не мерещится, а просто там, в тростнике, какая-то женщина увлеченно совокупляется с тем самым кентавром-перевозчиком, о котором всю ночь сладострастно вздыхали рабыни.
Причем занятие это столь захватило обоих, что плевать им было на шумно плескавшегося и таращившего на них похмельные глаза Лихаса.
Лихас хмыкнул, хотел было заржать, но вгляделся в третий раз — и наконец разглядел, какая именно женщина стонет сейчас под храпящим кентавром.
Нет, Лихас не был строгим поборником нравственности, но такого гнусного посягательства на собственность своего господина он допустить не мог!
И в скором времени ворвался в Гераклов шатер с криком:
— Геракл! Вставай! Там твоя жена на этом коне катается!.. или наоборот…
Плохо соображавший спросонья Геракл (впрочем, в последние годы он и наяву соображал не слишком хорошо) подхватился и нагишом вылетел из шатра, прихватив свой знаменитый лук со стрелами, смоченными лернейской желчью.
Деянира — всячески поощрявшая изрядно уставшего за ночь кентавра — оказалась женщиной сообразительной и, при виде голого мужа с луком в руках, завизжала не своим голосом, вынудив бедного кентавра дернуться в самый неподходящий момент: