Теперь Афина точно знала, что ей надо делать. Ей, богине-воительнице, надо прикрывать этого смертного Мусорщика… героя… брата — ибо от него и только от него зависит исход Гигантомахии.
Отец был прав во всем.
Его живая молния бесподобна.
Богиня засмеялась, когда Мусорщик поразил еще одного, а потом — третьего Гиганта; она погрозила Флегрейским Пустошам, забывшись в упоении…
И стрела Эврита-лучника, не умеющего прощать чужих ошибок, пронзила открывшееся бедро Ификла.
Опомнившись, Афина мигом присела рядом с упавшим на колено Мусорщиком, скрипевшим зубами от боли; богиня закрыла раненого щитом, проклиная себя за оплошность.
Все поплыло перед глазами Ификла — съеживающиеся и вновь вырастающие боги с Гигантами, гнойные бельма истерзанного неба, вихри пепла, вздымающиеся над равниной — потом резкость взгляда вернулась к нему, и он увидел.
Справа к их холму деловито спешили человек двадцать Одержимых-нянек — и все они были вооружены.
Расчет уродливого лучника, ранившего Ификла, был безошибочен: если богиня хоть на миг отвлечется на Одержимых-нянек, Флегрейский стрелок не упустит своего шанса и добьет утратившего подвижность Геракла.
А Гиганты довершат остальное.
Но боль в простреленном бедре неожиданно отступила, уменьшаясь вдвое, невидимая прохладная волна плеснула внутри, омыв изрезанный берег; и Афина удивленно посмотрела на улыбавшегося Мусорщика, только что явственно шепнувшего: «Ты — это я…»
Поэтому мудрая богиня не сразу увидела, как на полпути от них до отряда Одержимых запульсировало переплетение стеклянистых паутинок открывающегося Дромоса, и из него возникли двое с мечами в руках.
Воин в знакомом конегривом шлеме, сверкающий полным боевым доспехом, и спокойный сосредоточенный мужчина с седыми висками.
Арей-Эниалий и Геракл.
А девушка со щитом все переводила взгляд с одного брата на другого, с Алкида на Ификла, с Геракла на Геракла; и в глазах Промахос, в бесстрастных глазах богини пойманной птицей билось потрясение.
— Алкид, Одержимые — твои!..
Ификл не знал, выкрикнул ли он это вслух или только подумал, но Алкид коротко кивнул, указал богу войны на уродливого лучника — и понесся вниз по пылящему черным пеплом склону навстречу вооруженным людям.
А Арей-Убийца ответил своему несостоявшемуся возничему таким же коротким кивком и рванулся к странному подростку, накладывавшему на тетиву очередную стрелу.
А Арей-Убийца ответил своему несостоявшемуся возничему таким же коротким кивком и рванулся к странному подростку, накладывавшему на тетиву очередную стрелу.
…Ификл видел, как брат его смертоносным вихрем ворвался в нестройную толпу Одержимых, и ему почему-то подумалось, что сейчас Алкид похож на гекатонхейра, восставшего из недр Геи Сторукого, которому все равно, кто перед ним — люди, боги, титаны, гиганты, Павшие…
Он видел, как выскочивший из клубов пепла Дионис-Пьяница вышиб своим тирсом лук из рук подростка-стрелка, а сверкающий меч набежавшего бога войны вспорол живот обезоруженного противника.
И бронзовый наконечник стрелы Ификла, смоченный лернейской ядовитой желчью, указал на кипящие Флегры.
Геракл дал слово.
Такие дети не должны жить.
И не только — дети.
Эврит Ойхаллийский знал, что битва проиграна.
И еще он знал, что умирает.
Боли он уже не чувствовал, глаза застилала багровая пена, в ушах нарастал оглушительный звон…
Непослушной, немеющей рукой Эврит нащупал за пазухой короткий, остро отточенный нож и, прошептав пересохшими губами нужные слова, с улыбкой перерезал себе горло.
11
Насмерть перепуганные жители Коса жались к родным скалам и, пятясь от взбесившегося Иолая, шепотом проклинали наследственное безумие Персеидов.
Гребцы с уцелевших кораблей — те выглядели малость поприличнее, видимо, стесняясь уподобляться захолустным косцам; но и они старались держаться подальше от возницы Геракла, которому ударила в голову жара, ярость, усталость или все сразу.
И впрямь: Иолай, как пойманный в тенета хищник, метался туда-сюда возле высокого скального разлома, принюхиваясь, время от времени резко поворачиваясь и рыча от злости — словно надеялся обнаружить кого-то, прячущегося за спиной, и никак не мог уловить нужный момент.
— Др-рянь! — хрипел Иолай, страшно оскалясь, и лицо его в этот миг становилось таким безнадежно старым, что невольные зрители вздрагивали и беззвучно призывали богов — кому какой больше нравился.
— Др-р-ромос! Я же чую — здесь! Откройся, мразь!.. Откройся! Врешь, прошибу!..
Стоявшему ближе прочих Лихасу уже и в самом деле начало казаться, что у разлома, чьи края поросли плесенью и белесо-зеленым лишайником, что-то есть: воздух начинал стеклянисто дрожать, зыбкое марево сплетало отливающие черным нити… но стоило парню вглядеться повнимательней, как все исчезало.
Скала себе и скала; трещина себе и трещина.
Камень, плесень, лишайник.
Остров Кос.
— Они забрали моих мальчиков, — вдруг устало прошептал Иолай, набирая полные пригоршни зернистого песка и посыпая свою всклокоченную голову. — Забрали! Обоих! Как лошадей… на скачки… скачки…
Взгляд его неожиданно прояснился, налился бронзовой решимостью, скользнул по собравшимся и уперся в Лихаса.