Потом сиди и выстраивай модель ее существования по запаху волос на оставленной случайно заколке. Запечатлишься ли ты в ее памяти ярким болидом — это еще вопрос. Возможно, она будет больше сожалеть об утраченной заколке, чем о тебе. Полюби как следует одну, что ты все время размениваешься?
— Она для меня слишком крупная купюра, — прибеднялся Павел, искренне вглядываясь в темные очки режиссера.
— Ну да, может, и не будет растрачиваться на всяких мудаков. Но ты же не мудак? Ты романтик редкого типа: самодостаточный, — по-доброму рассмеялся Роберто.
— И?
— Иногда женщине достаточно рот закрыть поцелуем, — сделал похожее движение губами Роберто. И сдул свой поцелуй в небо. — Ну все, я поехал, до завтра! — протянул он руку Павлу.
— Спасибо, Роберто, до завтра. — Тот пожал его ладонь, открыл дверцу и помог режиссеру сесть в машину.
* * *
— Случилось то, чего я боялась больше всего: ты перестал меня удивлять, — произнесла Лучана неожиданно, едва официант успел принести меню.
— А как же любовь?
— Наш союз исчерпал свое вдохновение. Можно, конечно, еще потянуть несколько лет или даже целую жизнь, чтобы потом получить растяжение и лечить себя тем, что любовь перешла в стадию уважения.
— Понимаю, откуда дует ветер, — закрыл я окно, напротив которого мы сидели. Из него действительно тянуло прохладой. — Я просто попытался содрать со всех маски хотя бы на бумаге. Показать, какие они есть настоящие — взаимоотношения полов.
— Ты спал со всеми этими бабами?
— Да.
— То есть все это было на самом деле?
— Если быть до конца честным, все эти женщины — это ты.
— Я?
— Да, только в разных ипостасях, в других масках.
— Отлично, ты хочешь сказать, что написал краткую эротическую биографию моей жизни?
— Я написал так, как это бывает.
— Да? Тогда странно, что у нас такого секса никогда не было. Значит, ты это проделывал с другими. С кем интересно, давай рассказывай.
— Дура, ты моя дурочка! — подошел я к ней и попытался обнять.
— Тебя это заводит? — увернулась она.
— Да.
— Я всегда знала, что безумие — это моя сильная сторона. — Она схватила вазу с цветами со стола и шмякнула ею о пол. Ваза с грохотом расплескалась фарфоровыми каплями по ковру, а подаренные цветы тут же превратились в некрасивые водоросли и растеклись по паркету. На шум оглянулись жители соседних столиков. Из паркета вырос официант, которому Лучана успела мило улыбнуться и процедить через губы: «Извините, случайность». Тот молча начал сметать фарфоровые осколки любви.
— Хватит истерить! — стряхнул я с себя капли внезапного дождя.
— Это не истерия, это артистизм. — Она взяла в руки блюдо, на котором только что еще жила ваза.
— Ну перестань, я прошу тебя, давай спокойно во всем разберемся.
— Да, я неудовлетворенная дура, которая хочет, чтобы ее любили всеми средствами и способами, даже самыми неприличными.
— Ты хочешь сказать, я тебя не люблю? — пытался я объясняться как можно тише, чтобы не привлекать свидетелей.
Но они уже были наготове и ловили каждую фразу ловушками своих ушей, будто всю жизнь играли в бейсбол.
— Я не хотела бы говорить. Но ты сам об этом написал.
— Как ты не понимаешь. Ты внимательно читала? Я же писал про общество без масок с нормальными порывами.
— Мне они не показались нормальными. На грани извращений. Именно то, чем мы можем питаться только в наших фантазиях.
На слове «извращений» официант поднял голову, видно было, что оно его заинтересовало. Мне кажется, он даже готов был сам предложить нам тарелку на бой, лишь бы досмотреть драму до конца.
— Так вот о чем твоя постоянная задумчивость?
— А твоя разве нет? Только не надевай на себя маску праведника. Так ты все-таки спал с ними?
— Хорошо, считай, что я переспал со всеми женщинами, которых только встретил.
— Я знаю, что у тебя их было достаточно.
— Ну и что это меняет? — подозвал я официанта, чтобы рассчитаться за вазу.
— Теперь, может, я тоже хочу и именно так, как ты описал.
— Прямо здесь?
— С ума сошел?
— Нет.
— А жаль, похоже, по мне так никто и не сойдет с ума.
* * *
— Отлично, снято! — медленно встал со своего рабочего кресла Роберто. — Если вазы остались, можем еще пару дублей сделать, — улыбнулся он и объявил в громкоговоритель: — Поздравляю всех с окончанием съемок, вечером жду на банкет в ресторане отеля, в 21. 00, просьба не опаздывать и не напиваться.
* * *
— Может, тебе и не нужен вовсе любовник? — спросил ее Павел, когда они возвращались вдвоем в отель. — Или нет, лучше я спрошу по-другому: зачем тебе любовник?
— Чтобы любил.
— Тогда в чем проблема?
— В том, что теперь всех мужчин я буду сравнивать с Роберто.
— Черт, я так и знал. Но это нормально, в него все влюбляются с первого слова. Теперь тебе будет не просто — слишком высока планка мужского обаяния.
— Ничего. Мне уже случалось быть хорошей и послушной в быту, нежной и ласковой в постели. Не стервить, когда очень хочется, не уходить, когда очень хочется, не приставать, когда очень хочется, не любить никого кроме, когда очень хочется, но ничего хорошего из этого не выходило, вот и он теперь сидит в моем сердце и не хочет выходить.
— А чем он тебя взял? — не мог понять Павел, шутит она или говорит правду.
— В том-то и дело, что он не брал, и это дорогого стоит. У него какое-то сенсорное восприятие жизни. Может, я скажу глупость, но хочется уснуть на подушечках его пальцев, спать и видеть приятные сны под рокот его баритона.
— У него очень ревнивая жена, — принял игру Фортуны Павел.
— Не волнуйся. Я не дам ей повода, — улыбалась она.
— А ему?
— Место любовника по-прежнему вакантно.
— Как ты думаешь, любовник может быть безответный.
— В моем случае нет, мне без прикосновений никак нельзя. Мне нужно чувствовать. Роберто относится к той редкой породе мужчин, что боготворит женщину.
— Любимую женщину, — добавил в этот стройный механизм свою деталь Павел.
— Я поняла, что на два фронта воевать не смогу.