— Сегодня звонил Андрэ. Приглашает встретить Новый год у него дома с его женой и друзьями. Сказал, что уже поставил елку.
— Живую?
— Да, если она доживет до нашего прихода.
— А что за друзья?
— Не знаю. Я дал предварительное согласие. Так что опять придется улыбаться.
— Я же тебе говорила, что уезжаю к своим в Верону. Думаю, ты сможешь как следует развлечься без меня, дорогой.
— Мне тебя будет не хватать.
— Ничего страшного, схватишь другую. Только отпусти до тех пор, пока я приеду.
— Ничего страшного, схватишь другую. Только отпусти до тех пор, пока я приеду.
— Ерунду говоришь. Ты знаешь, как мне скучно в гостях. Как я задыхаюсь там.
— И начинаешь пить как умалишенный.
— Только чтобы не сдохнуть от тоски среди этого маскарада.
— Тогда не напяливай на себя маску одинокого рыцаря.
— Одиночество — это жизнь без тебя. Ты же знаешь, как я не люблю спать один в зиме простыней.
— Я тоже не люблю просыпаться без поцелуев. Помни, что ты не одинок в своей любви, я тоже тебя люблю.
— Это вдохновляет. В крайнем случае, позвоню.
— Меньше всего хочется быть твоим крайним случаем. Лучше звони, когда хочется. Знаешь, зачем люди ходят в гости?
— Нет, но в этот раз обещаю узнать.
— Чтобы отчетливей понимать, как хорошо дома.
* * *
По динамику всех пассажиров попросили подготовиться к посадке. Разрезая облака, самолет начал снижаться. Фортуна посмотрела на Павла, который сопел в соседнем кресле. Будить не стала, тем более он уже был пристегнут. Он спал и даже не подозревал, что уже был пристегнут к Фортуне ее красотой, ее симпатией, ее капризами, ее Венецией. «Может ли пристегнутость перерасти в привязанность?» — улыбнувшись, подумала Фортуна, вновь открыв роман, будто там был ответ.
* * *
Всегда ощущаешь странные чувства, просыпаясь в гостях. Встаешь и ходишь беспрестанно, не зная, куда себя поставить или положить, потому что нет ни одного свободного места, все уже заняты. Аншлаг. Разве что на сцене, где непременно придется развлекать. Я нашел свое тело в штанах без рубашки под деревом, со свечой перед глазами, видимо, погасшей от моего перегара. Душа уже задыхалась от избытка углекислого газа, несмотря на то, что рядом росла ель прямо из паркета. Она смотрела на меня расфуфыренная, как девка на панели. Блестящие черви гирлянды ели ее крону. Под елкой белый кот чесал свое Я. Я лежал на коврике рядом с ним, брошенный на поверхности нового года. Захотелось кого-нибудь обнять, но Лучаны рядом не было. «Разве что кота?» — проводил ладонью поверхность своего лица: «Новорожденная щетина», — подумал, глядя на острые хвойные иглы.
Я встал, поправил на себе брюки, нашел на подоконнике рубашку. И не поверил своим глазам. Свежевыжатый снег упал и лежит. Венецию замело вместе со всеми ее прелестями. Кто-то подарил ей на Новый год ажурное белоснежное белье, которое ей очень шло. Белая пустота чесала город, словно кот свое пузо. Ни организма, им не нужна красота, они спят. За окном пурга брошенных человечеством улиц. Тишиной выбило им глаза. Огромный мотыль тумана окутал воздух, сел на солнце и крыльями заслонил других от него. Жертвы на поверхности года — окинул я взглядом комнату: разложенный диван, на котором лежало трое. Андрэ с женой и ее подругой. Нет ничего скучнее спящих людей.
Я снова обратился к окну. Снежное тело рассыпалось на сугробики. На поверхности года пустое стекло канала. «Похоже, мы вчера выпили не меньше?» — подумал я. Голова гудела, как толпа в преддверии революции, где тысячи нейронов вышли отстаивать свои права. Человечество все еще пьет. Пьет, когда счастье, когда несчастье и обязательно в Новый год, будто если ты не нальешь, то и знать он тебя хотел и не придет вовсе. Еще недавно все с такой эйфорией ждали Нового года и вот он… наступил и топчется, хотя сам праздник уже натоптал и ушел. В подтверждение моим мыслям я услышал чьи-то шаги. Скрипнула туалетная щеколда. Я понял, что тоже туда хочу. Нет, все-таки из всех ожиданий не ожидание любимой всего тягостнее, а ожидание свободной кабинки.
Хотя в легких откровениях можно было бы использовать и ванную, но я не стал. Слушая, как где-то за стеной люди давились с утра «Роллинг стоунз», я терпеливо ждал, пока потоки воды не устремились вниз, на гастроли по трубам, «Катящиеся камни» тоски. «Ничего, по сути, не изменилось, на поверхности года люди так же намерены срать, под похоронные марши иллюзий», — снова заворошился в моей голове нетрезвый поток мыслей.
За окном раздался одиночный выстрел петарды в пустоту: «Пиротехникой ее не убить, что касается Санта Клаусов, то те вымерли сами, сбросив шкуры… Первое января, нет дня бесполезней в новом году», — рвалась из меня та же мысль, желая опохмелиться. Отдав должное внимание бледному когтю солнца в зимнем небе, будто там, в подноготной, еще теплится глубина прошлого, понимаю, что на поверхности года только я и первое января. И еще человек в туалете, которого жду. Я двинулся в его сторону, чувствуя, как под ногами совокупляются доски скрипучего паркета, переступил одинокий бокал, который спал на боку, тень его растеклась красным невинным пятном «на поверхности года». Как только я подошел, дверь открылась. Из комнатки вышла Мэри. Сестра жены Андрэ.
— Привет! — фальшиво улыбнулась она и еще фальшивее вытащила из себя как козявку и вытерла об меня:
— С Новым годом!
— С Новым! — ответил я с той же миной.
— Кофе хочешь?
— Лучше пива, если есть.
— Сейчас поищу, — направилась она на кухню, а я прошмыгнул в туалет и закрылся. Счастье есть… счастье пить… счастье ссать после долгого воздержания.
Через несколько минут я обнаружил Мэри на кухне, изящным тонким растением, которое тянулось к свету и курило у окна:
— Хорошая ночка выдалась.
— Еще бы опохмелиться каким-нибудь поцелуем.
— Зачем тебе было мешать вчера водку с шампанским? — Мэри пододвинула мне бутылку холодного пива, которая уже обливалась потом на столе.
— Чтобы не мешать дружбе любовью. Я смотрю, ты здесь уже прибралась?
— Да нет, просто сгребла все в раковину, — посмотрела она на меня глубокими серыми глазами, мраморный рисунок которых немедленно уносил в таинственный лабиринт ее внутреннего мира, стоило только этому взгляду поймать мой. Но мой был неуловим, так как мне страшно хотелось пить, и я перевел зрачки на пиво. Снял с бутылки железную шляпку одним поворотом ладони, жестом предложил Мэри. Она выдохнула дымом:
— Я же кофе.
Мои губы жадно обняли стекло.
— А зачем люди пьют? Неужели без этого жить так скучно, — положила сигарету на край пепельницы Мэри, взяла в руки турку.
— Нет, просто иногда им надоедает пить кофе. А за что люди его так любят?
— За аромат.
— Я думаю, за возможность отгородиться от мира этим самым ароматом. Взял себе кофе, будто он и есть тот единственный человек, честный и добрый, душа которого плещется в берегах фарфора. А дыхание ароматное, теплое, согреет капризы любой погоды.
— Особенно по утрам, — согласилась Мэри. — С ним хочется здороваться снова и снова, с ним хочется целоваться, с ним можно поговорить, помолчать, в конце концов. Никто не поймет меня лучше, мою жажду.
— А как же шоколад? Он ведь тоже всегда должен быть рядом.
— Да, это тот самый друг, который никогда не предаст, — достала она початую плитку из буфета.