(Она уже бог знает сколько времени не спала, то, что она отключилась в самолете, не было настоящим сном.) Мистер Уэст, когда писал эти главы, вошел в соприкосновение с чем-то абсолютным. С абсолютным злом. В этом его счастье, и в этом же его проклятие, сказала бы я. При чтении его книги дьявол коснулся и меня. Это было как шок. Удар электрическим током. — Она бросает взгляд на Бейдингса, который стоит в кулисах. Помоги мне, молит она взглядом, положи этому конец. — Продемонстрировать это невозможно, — говорит она, последний раз поворачиваясь к задавшему вопрос мужчине. — Это можно только пережить. Однако я не советую вам пытаться пройти через подобное испытание. Такой опыт вас ничему не научит. Он не будет вам полезен. Вот все, что я сегодня хотела сказать. Спасибо.
Пока слушатели встают и, выйдя из зала, разбредаются (пора выпить чашку кофе, хватит уже этой странной женщины откуда-то из Австралии, что они там вообще знают про зло?), она старается не упустить из виду Пола Уэста. Если в том, что она сказала, есть хоть доля правды (однако она полна сомнений, да и в бешенстве к тому же), если ток, индуцированный дьяволом, действительно перешел от Гитлера к палачу-мяснику, а от него к Полу Уэсту, он наверняка как-нибудь проявится. Но он никак не проявляется, на таком расстоянии она не видит никакого знака, просто невысокий человек в черном костюме направляется к кофеварке.
Рядом с ней оказывается Бейдингс.
— Очень интересно, миссис Костелло, — бормочет он, исполняя долг хозяина.
Она отходит, она не желает, чтобы ее утешали. Опустив голову, пряча от всех глаза, она пробирается в дамскую уборную и запирается в кабинке.
Зло банально. Может быть, это и есть причина того, что оно больше не пахнет и не имеет ауры? Может быть, великий Люцифер Данте и Мильтона ушел в отставку и его место заняла кучка мелких пыльных демонов, сидящих, как попугаи на ветке, на плече у какого-нибудь человека, не испуская никакого сияния, а напротив, поглощая свет? А может быть, все, что она наговорила, все ее указующие жесты и обвинения были не только ложно направлены, а вообще безумны, совершенно безумны? В чем же заключается роль романиста, в конце концов, в чем заключалась ее роль в течение всей жизни, как не в том, чтобы оживлять инертную материю?! А разве Пол Уэст не оживил историю (как справедливо указал тот чернобородый мужчина), рассказав о том, что произошло в подвале в Берлине? Она привезла в Амстердам лишь собственную одержимость с целью выставить ее перед озадаченными иностранцами, одержимость, которую она и сама-то не очень хорошо понимает.
Непристойность. Вернись к слову-талисману, ухватись за него покрепче. Крепко ухватись за слово, а потом доберись и до переживаний, скрывающихся за ним: это всегда было ее правилом, если она чувствовала, что соскальзывает в абстракцию. Каким же было ее переживание? Что произошло, пока она, сидя на лужайке в то субботнее утро, читала эту отвратительную книгу? Что именно настолько вывело ее из душевного равновесия, если год спустя она все еще роется в поисках корней этого переживания? Сможет ли она найти дорогу обратно?
Историю заговорщиков она знала еще до того, как начала читать эту книгу, знала, что через несколько дней после неудавшегося покушения на жизнь Гитлера их схватили, большую часть из них пытали и казнили. Она даже знала, так, в общих чертах, что убили их с дикой жестокостью, в чем Гитлер и его подручные были большими специалистами. Так что в книге ничто особо не должно было удивить ее.
Мыслями она возвращается к палачу (как там его звали?). В его глумлении над людьми, которым предстояло умереть через несколько мгновений, проявился порок, бесстыдная энергия, превысившая пределы его полномочий. Откуда проистекала эта энергия? Тогда, читая, она мысленно назвала ее сатанинской, но теперь, может быть, стоит отказаться от этого слова. Потому что эта энергия исходила в каком-то определенном смысле от самого Уэста.
Откуда проистекала эта энергия? Тогда, читая, она мысленно назвала ее сатанинской, но теперь, может быть, стоит отказаться от этого слова. Потому что эта энергия исходила в каком-то определенном смысле от самого Уэста. Ведь именно Уэст придумал эти издевательства (по-английски, не по-немецки), именно он вложил их в уста палача. Речь должна соответствовать персонажу — что в этом сатанинского? Она сама всегда так поступает.
Вернуться. Надо попробовать вернуться в Мельбурн, в то субботнее утро, когда она почувствовала (и она может в этом поклясться), что ее коснулись обжигающие кожистые крылья сатаны. Не обманулась ли она? «Я не хочу читать это, — сказала она себе и все же продолжала читать, не в силах оторваться. — Это дьявол толкает меня». Но разве это объяснение?
Пол Уэст только выполнял свой писательский долг. В лице палача он показал ей еще одну из многообразных форм порочности человека. Образами жертв палача он напомнил ей о том, какими жалкими, дрожащими, какими двойственными существами мы являемся. Что в этом плохого?
Что она сказала? «Я не хочу читать это». Но какое она имела право отказываться? Отказываться читать о том, что, и это совершенно определенно, уже знала раньше? Что в ней сопротивлялось, что отталкивало чашу ото рта? И почему она тем не менее испила ее — испила до дна, чтобы спустя год в своем выступлении заклеймить человека, который поднес эту чашу к ее губам?