Однако истинный стимул, вдохновлявший первое поколение ученых-текстологов, не изжил себя окончательно. Я — дочь католической церкви, не протестантской, но готова аплодировать Мартину Лютеру за то, что он отвернулся от Эразма, считая, что его коллега, несмотря на свои многочисленные способности, позволил себе увлечься такими аспектами исследований, которые, по высшим меркам, не имеют особого отношения к истинному знанию. Гуманитарным штудиям потребовалось долгое время, чтобы умереть, но сегодня, в конце второго тысячелетия от Рождества Христова, они действительно находятся на смертном одре. И тем горше, я бы сказала, их конец, что вызван он чудовищем, возведенным на трон ими же самими в качестве основного принципа существования Вселенной, — монстром, именуемым Разум. Но это уже другая история, о которой можно поговорить в следующий раз.
III
Так завершила Бланш свою речь, реакцией на которую были не столько аплодисменты, сколько легкий шумок в первом ряду, похожий на шепот удивления. Затем перешли к деловой части: один за другим выпускники выходят вперед и получают свои свитки; завершается церемония торжественным шествием, в котором принимает участие Бланш в своем красном облачении. И вот на какое-то время Элизабет наконец свободна и может побродить в толпе гостей, прислушиваясь к их щебету. Щебечут, оказывается, главным образом о том, что церемония затянулась. И вдруг она слышит, что говорят о Бланш. Высокий мужчина с переброшенной через руку мантией, отороченной горностаем, в сильном раздражении говорит женщине в черном костюме: «Что она возомнила о себе? Воспользовалась возможностью и прочла нам лекцию! Миссионерка из какой-то дыры — что она понимает в гуманитарных науках? И эта жесткая католическая направленность — а как же экуменизм?»
Она — гостья, гостья университета, гостья своей сестры и гостья этой страны тоже. Если эти люди намерены обидеться — это их право. Она не собирается вмешиваться. Пусть Бланш ведет свои сражения сама.
Однако не вмешиваться оказывается не так-то легко. Программой предусмотрен официальный завтрак, Элизабет тоже приглашена. Когда она садится на свое место, то обнаруживает, что оказалась рядом с тем самым высоким мужчиной, который за это время успел избавиться от своего средневекового одеяния. Есть ей не хочется, в желудке какой-то ком; она предпочла бы вернуться в номер и прилечь, но вынуждена сделать над собой усилие и вытерпеть этот завтрак.
— Разрешите представиться, — говорит она. — Я — Элизабет Костелло. Сестра Бригитта — моя сестра. Я хочу сказать, сестра по крови.
Элизабет видит, что ее имя ничего не говорит этому человеку. Его собственное имя напечатано на карточке, лежащей перед ним: профессор Питер Годвин.
— Полагаю, вы здесь преподаете, — продолжает она, стараясь завязать разговор. — Можно поинтересоваться, что вы преподаете?
— Я преподаю литературу, английскую литературу.
— Должно быть, то, что говорила моя сестра, задело вас за живое. Не обижайтесь на нее. Она как бойцовый петух, ей нравится сражаться.
Бланш, сестра Бригитта, бойцовый петух, сидит на другом конце стола, занятая разговором со своим соседом. Она не может их услышать.
— Наш век светский, — отвечает Годвин. — Стрелки часов нельзя повернуть вспять. Нельзя обвинять общественный институт за то, что он идет в ногу со временем.
— Вы имеете в виду университеты?
— Да, университеты, и особенно гуманитарные факультеты, которые были и остаются ядром любого университета.
Гуманитарные науки — ядро университета? Может быть, она не принадлежит к университетским кругам, но если бы ее попросили определить, что составляет ядро университета сегодня, какая дисциплина является главной, она сказала бы, что это умение делать деньги.
Гуманитарные науки — ядро университета? Может быть, она не принадлежит к университетским кругам, но если бы ее попросили определить, что составляет ядро университета сегодня, какая дисциплина является главной, она сказала бы, что это умение делать деньги. По крайней мере в Мельбурне, штат Виктория, это именно так, и она не удивится, если окажется, что то же самое происходит в Иоганнесбурге.
— Но разве моя сестра говорила о том, что нужно повернуть время вспять? Мне кажется, она сказала нечто более значительное, а именно, что сама основа гуманитарных наук неверна, что было ошибкой возлагать на них столь большие надежды и связывать с ними все наши ожидания. Как я поняла, она утверждает именно это, хотя я не разделяю ее позицию.
— Предметом изучения для человека является сам человек, — провозглашает профессор Годвин. — А природа человека далека от совершенства. Даже ваша сестра согласится с этим. Но это не значит, что мы должны отказаться от попыток ее усовершенствовать. Ваша сестра хочет, чтобы мы отвернулись от человека и возвратились к Богу. Именно это я имею в виду, когда говорю о том, что ваша сестра предлагает вернуть стрелки часов назад. Она хочет вернуться к временам до Ренессанса, до гуманистического движения, о котором она говорила, и даже к временам, предшествовавшим двенадцатому веку с его относительной просвещенностью. Она предлагает нам погрузиться в фатализм христианства, как я определил бы период раннего Средневековья.