Он вылил баланду в корыто, нервно передернул плечами, увидев, как розовобокое зверье с радостным повизгиванием накинулось на еду, отвернулся. Потрогал печь — теплая. Стараясь не думать о том, почему так происходит, он вернулся в свою избу, уселся перед окном и принялся законопачивать влажным болотным мхом щели между стеклянной рамой и стенами.
Все рамы и все стекла, которые оставались на автомобилях, провалившихся в шестнадцатый век вместе с людьми, он уже поснимал. Часть спрятал в лесном схроне на случай, если при очередном набеге не успеет снять эти, а четыре рамы со сдвижными стеклами, со своего собственного «Доджа», поставил в окна дома вместо той рыбьей кожи, что была натянута здесь раньше. Теперь изба имела двойные стекла, и тепло держала куда как лучше, нежели раньше. Вот только щели имело смысл забить, чтобы не поддувало.
Хомяк вспомнил все те страсти, которые в школе слышал про ужасы старинного крестьянского быта, и усмехнулся. Помнится, училка рассказывала, что топящиеся по-черному печи дымили в дом, чад разъедал глаза, люди спали по полатям под потолком, спасаясь от угарного газа, и жили с открытыми дверьми, чтобы не задохнуться.
На самом деле, все оказалось иначе: печь топили один раз, днем, пока в доме никого нет — все на работах. К вечеру дом проветривался, в нем устаивался свежий и чистый уличный воздух, который быстро нагревался. Вот и все. Массивная печь держала тепло долго — до трех суток, и если ее ежедневно подтапливать, то никаких проблем не доставляла. И чада никакого он не чувствовал, и спал в нормальной постели, сколоченной из досок, закрытых набитым сеном матрасом.
Правда, у себя, в Кельмимаа, он нормальный дымоход все-таки выложил. Но лишь потому, что любил иногда у огня открытого посидеть — и о работе в это время не думать.
Правда, у себя, в Кельмимаа, он нормальный дымоход все-таки выложил. Но лишь потому, что любил иногда у огня открытого посидеть — и о работе в это время не думать. Позади громыхнула посуда — Никита вздрогнул, но не обернулся, и вообще сделал вид, что ничего не заметил. Просто вспомнил о том, как давно не ел банальной яичницы или просто вареных яиц. В доставшийся ему деревне из скотины имелись только свиньи — кур хозяева почему-то не держали. Соскучившись по банальным яйцам, он хотел выменять несколько хохлушек в соседней деревне, у Ижоры — но после того, как он покаялся тамошнему священнику в общении с нежитью, а потом пошел забирать скотину и не вернулся… С тех пор все местные жители, увидев его, шарахались в стороны, перепугано крестились, и если до сих пор не предали огню — то только потому что боясь сами замараться в нечисти.
Теперь яйца и яичница стали для него навязчивой идеей — но раздобыть в невской глуши нескольких кур и петушка было негде. Яичница-глазунья: разлившаяся по сковородке белизна, над которой проступают ярко-желтые дрожащие шарики, да еще пара ломтиков прячущегося внизу бекона…
— А-а, — упрямо тряхнул он головой. Сказал бы ему кто-нибудь раньше, что основной проблемой для провалившегося в шестнадцатый век человека станет яичница — ведь в лицо бы рассмеялся!
На столе уже возвышался, наполняя избу ароматным дымком, глиняный горшочек, рядом с которым лежала деревянная ложка. Никита сел за стол, с интересом зачерпнул. В густом белом соусе обнаружились тонкие рыбные листики — похоже, нарезанные из спины судака — в которые были завернуты перемешанные с луком соленые грибы.
— М-м, вкуснотища-то какая! — ни к кому не обращаясь, похвалил он.
Поев рыбки и запив угощение водой из стоящей у двери бадейки, Никита подпоясался, сунул за пояс топор, вышел на улицу и, опрокинув стоящие у стены сани, поволок их за собой. Позволил себе немного баловства: сел сверху и скатился вниз с холма, а потом впрягся в веревку и направился вверх по реке.
— Эй, Никита!
Он поднял глаза и обнаружил двух размахивающих руками лыжников.
— Постой! — они подъехали ближе, и Хомяк с облегчением узнал ребят из исторического клуба, ухнувшихся сюда вместе с ним. Или, точнее — это он на свою голову со всей этой компанией связался.
— Постой, Никита…
Того, что со шрамами от застарелых ожогов на лице звали, помнится, Игорь, а второго, немного ниже ростом и пошире в плечах, Костей Росиным.
— Ну, здорово, мужики, — кивнул Хомяк. — Как жизнь?
— Хреново жизнь, — без предисловий ответил обожженный. — У меня племянница пропала, Инга. Может, помнишь — в красном платье, пела еще на берегу?
— Не видел, — покачал головой Никита. — То есть, певицу помню, ее не забудешь. Но здесь я ее не видел, не приходила.
— Мы другое хотели узнать, — переглянулись гости. — У тебя жена-то дома?
Хомяк промолчал, и тогда Росин принялся ему горячо объяснять:
— Понимаешь, она ведь у тебя ливонский набег предсказала, с полной точностью. Опричник не поверил поначалу, но ополчение собрал, и на Луге мы на них и напоролись. Значит, может она что-то определять и предсказывать. Давай, пусть она на Ингу погадает… Или, как там она это у тебя делает… Ну, попробует узнать, где девчонка, что с ней, куда пропала? Ты чего молчишь? Мы тебя отвлекаем от чего-нибудь?