— А на войну ты уже ходил?
— А как же, боярыня? — чуть ли не обиделся воин. — Под Казань один раз ходил. А при втором походе мы с воеводой Тихониным на жмудь ходили. Под Смоленск, Витебск, Вязьму. Хотели на Полоцк пойти, но потрепали нас литвины, пришлось возвращаться.
— Повтори? — приподнялась на локте девушка.
— Смоленск, Витебск, Вязьму. А до Полоцка не дошли.
— А разве это не наши города, не русские?
— Конечно, русские, — согласился боярин. — Почитай, еще дед Ивана Васильевича, великий князь их к Руси присоединил, да жмудины все забыть этого не могут, обратно украсть хотят.
Как государь с Казанским ханством войну начал, так Литва опять баловать начала. Сейчас, говорят, жмудь с ляхами снюхивается. Коли вместе сойдутся, тяжело станет, ох тяжело.
— Не будет скоро вашей Польши, — с мстительным злорадством сообщила Юля. — Там шляхта скоро демократическое общество построит, и такой свободы для себя добьется, что пух и перья полетят. И порежут ее потом на кусочки между Россией и Германией.
— Не будет, стало быть, Польши? — погладил бороду боярин. — Это хорошо.
— Да будет, будет, — поморщилась девушка. — Ленин ее потом восстановит.
— Зачем? — удивился воин. — Вражье ведь королевство?
— Козел потому что, — кратко пояснила Юля. — Так национальный вопрос решил, что страна уже лет десять кровью умывается.
— А кто такой этот «Ленин»? — заинтересовался незнакомым именем ратник. — Князь?
— Скорее, пророк. Будет такой через четыреста лет.
— А откуда ты все это знаешь, боярыня? — оглянулся назад сын Евдокима Батова. — Про Польшу, про пророков будущих? Ты ведунья, да?
— Нет, — покачала головой Юля. — Не ведьма. Скажем так: я чувствую.
— А мое будущее предсказать можешь?
— Могу, — улыбнулась спортсменка. — Все у тебя будет хорошо.
Внезапно боярин отпустил повод ее коня, и пустил своего жеребца вскачь.
— Предсказанию, что ли, обрадовался? — изумилась девушка, приподнимаясь на локте, и увидела, как впереди, лихорадочно метаясь из стороны в сторону, улепетывает к прибрежным ивовым зарослям заяц. Однако, для спасения косому не хватило каких-то считанных метров: нагнавший его жеребец оказался рядом, всадник упал вниз, почти до земли, взмахнул рукой. В воздухе промелькнул шарик кистеня, и длинноухий, совершив последний в жизни прыжок, перевернулся в воздухе на спину и шмякнулся в снег. Боярин развернулся, снова упал с седла, подхватывая добычу с земли, вернулся назад, с гордостью показав ее девушке.
— Бедненький, — пожалела зверька спортсменка.
— Что, есть не станешь, боярыня?
— Нет, почему? Стану! И еще, Варлам. Перестань ты называть меня боярыней. Зови просто Юлей.
Вечером заяц оказался целиком на вертеле, и долго обжаривался над огнем, капая в пламя накопленным за теплое лето жирком. Юля лежала на толстом слое лапника, завернутая в большую лохматую шкуру. Это было очень странное ощущение — она отлично понимала, что на улице стоит трескучий мороз, она вдыхала этот холодный зимний воздух и выпускала в него клубы пара — но ей было уютно и тепло. Перед лицом приплясывал жаркими языками костер, доходило до нужной кондиции жаркое, неподалеку всхрапывали, перетаптываясь, кони.
— А сколько ты хочешь сыновей, Варлам? — неожиданно спросила она.
Боярин заметно вздрогнул, поднял на нее глаза. В зрачках заплясало отраженное от костра адово пламя.
— Пятерых, — почему-то с хрипотцой сказал он.
— Ого! Если принять вероятность появления девочек, это примерно десять детей получается. Нет, я не потяну.
— Девочки тоже хорошо, — нервно подергал себя за усы боярин.
— Стоп! — предупредила Юля. — Только не нужно делать выводов и засылать сватов! Я амазонка, Варлам. Я не умею стоять у плиты, готовить обеды, подметать пол и вести хозяйство. Я вообще не представляю, как это делать.
Я вообще не представляю, как это делать. Меня всю жизнь учили только одному: из лука стрелять.
— Готовить должна стряпуха, — снова опустил глаза к жаркому боярин, и усмехнулся себе в бороду. — Зато какие у тебя должны родиться сыновья!
Путь от Бора до Кауштина луга занял четыре дня — сперва вниз по Луге до Оредежа, потом по нему, уже вверх по течению, до Суйды и, наконец, по самой Суйде до поселка. Но когда впереди показались дома, Юля едва не свалилась с лошадиной спины:
— Ты куда меня привез?
Селения из трех составленных вместе домов и одной часовни более не существовало. На берегу речушки стояло высокое и широкое здание, сверкающее стеклянными окнами, край его нависал надо льдом, и было видно, как сквозь небольшие отверстия в высоких наледях постоянно скользит широкий ремень. Над крышей выступала каменная труба, из которой постоянно валил дым. Немного дальше стояла островерхая ветряная мельница, медленно помахивающая крыльями, еще дальше — огромный загон, в котором бродило несколько коров, пара быков и немалая отара овец. Появилось несколько обширных дровяных сараев — их содержимое проглядывало сквозь широкие щели в стенах. Слышался мерный скрежет пил — это, опять же у реки, работала лесопилка, кромсая на чурбаки скатывающиеся под собственным весом на пилы бревна. То, что на поле появились лишние дома — это было уже как бы само собой. Последний штрих — среди всего этого возвышалась огромная горка, обычная горка для катания, длинный скат которой блестел накатанным льдом.