— А ты зачем в управу? — прогревая движок, спросил Баг через несколько мгновений.
— С градоначальником хочу по горячим следам обсудить…
— Я с тобой.
— Да там не очень важно…
— Дело важней всего.
— Поверь, еч, — тихо проговорил Богдан, — это не всегда так.
Баг покосился на него серьезным, испытующим взглядом.
— Опять у тебя озарение?
— Пока не знаю, — спрятав мерзнущие руки в карманы дохи и втянув голову в воротник, нахохлившись, ровно больной воробей, ответил минфа.
— А как ты потом до гостиницы доберешься?
— Как-нибудь доберусь. Не в лесу живем.
Почему-то Багу не хотелось возвращаться в «Ойкумену». Он сам, верно, не отдавал себе в том отчета — но почему-то побаивался возвращаться. Приятнее и покойнее было бы продолжать расследование; а лучше всего — еще с кем-нибудь порубиться. Однако ж и навязывать свое сопровождение другу он тоже уж не мог. Предложил. Получил ответ. Все.
— Как скажешь, еч, — помрачнев, буркнул Баг и тронул повозку с места.
Городская управа Мосыкэ,
7-й день двенадцатого месяца, четверица,
глубокий вечер
Посетителей к Возбухаю Недавидовичу в сей поздний час, уж конечно, не записывали — но сам градоначальник, как с готовностью ответствовал Богдану дежурный при входе, был на месте. В такой день начальнику домой не уйти… Впрочем, и не только начальнику. Здание управы отнюдь не пустовало; нынешний переполох растормошил самые разные городские службы.
Богдан мгновение постоял в пустой приемной, собираясь с духом, потом пальцем поправил очки и постучал. Вошел, не дожидаясь ответа.
Одиноко восседавший перед работающим в углу кабинета громадным телевизором Ковбаса оглянулся.
— А, еч Богдан! — воскликнул Возбухай Недавидович, отключая звук; приглашающе взмахнул рукой: мол, проходи, проходи скорей, — и тут же вновь уткнулся в слепящий экран. Он наслаждался. Он явственно наслаждался тем, что на экране творилось. — Меня предупредили с вахты… Присаживайся! А я тут новости смотрю, успокоиться никак не могу после всего. Что я тебе говорил давеча, а? Ведь как в воду смотрел! Ровно кошка с собакой! Только теперь их вражда им самим боком выходит, весь город в ужасе! Это уж не шутки… Кража, святыню схитили прямо из храма! Насилие — из-за помруна своего в гроб к покойнику полезли без стыда, без совести, могилу осквернили! Святотатство с одной стороны, святотатство с другой…
Богдан медленно пошел в глубину кабинета, освещенного лишь сверканием экрана.
Прошел мимо кресла для посетителей, в коем сидел так, казалось, недавно — и по-единочаятельски, без малейших задних мыслей беседовал со старым знакомым. Мимо темной громады стола; на столе, смутно мерцая бликами, маршировали ряды одногорбых телефонов, а посреди торчал черный силуэт самшитового хитреца и пройдохи Сунь У-куна, лукавого и наглого поборника того, что он считал справедливым. Царя обезьян.
Обезьян.
Если у Богдана до сей минуты и были какие-то сомнения, тут они пропали напрочь.
— Здравствуй, прер еч Возбухай… — тихо сказал Богдан.
Градоначальник был радостен и возбужден донельзя.
— Наслышан о том, что с тобой приключилось, сводку мне еще днем переслали… Вот ведь ужас!.. Как чувствуешь себя? Голова цела, я вижу… А я знал! Я предупреждал, да только не слушали меня… Эти аспиды… — От оживления и какой-то едва уловимой неловкости он непрерывно говорил и при том ни единой фразы не мог довести до конца. — Ну, теперь им все! Теперь, после этакого срама, я их в бараний рог сверну. Да и народ меня поддержит. Поддержит, не сомневайся! Жди у себя в столице завтра-послезавтра доклад особый на сей счет, и попробуйте только на тормозах спустить дело… За вечер уж несколько выступлений было с просьбицею запретить обе секты, народ сам, раньше вас, все понял!
Почему-то Богдану вспомнилось, как он уходил вечером вторницы от соборного боярина Гийаса. Уходил и думал: «Плохих людей нет. Все хотят примерно одного, хорошего хотят. Только добиваются этого по-разному, потому что сами разные, так что не вдруг поймешь…»
Однако есть предел, за которым разное становится несообразным. И — недопустимым.
На широком экране беззвучно мелькали уже знакомые Богдану картины омерзительной кладбищенской схватки. Сниматель не упустил-таки свет.
— Еч Возбухай, — негромко произнес Богдан, присаживаясь на ближний к градоначальнику краешек письменного стола, — пока Саха квартиру в Спасопесочном не снял, ты где укрывал заклятых?
Верно, с минуту градоначальник, сидевший к Богдану спиной в сладострастном старании не упустить ни единого столь милого его душе кадра, не шевелился. Его спина, его могучий затылок остались неподвижны — но неподвижность отдохновения после трудов праведных, неподвижность заслуженного праздника в какой-то миг неуловимо сменилась неподвижностью атлета, из последних сил держащего на плечах невообразимый вес. Неподвижностью еллинского атланта.
Потом Ковбаса обернулся.
Левая рука его слепо нащупала пульт управления телевизором, и огромный экран погас. Ечи остались в темноте; лишь с улицы в широкие окна кабинета размашисто скакали веселые, разноцветные отсветы реклам, полыхающих над магазинами и лавками Тверской.