Только переводчики не утратили самообладания.
— Лё сервис секрет ордусьен…
— Нэшнл секьюрити…
— Мон дье!
— Охо-хо-хо-хо! Вандерфул!
— Вы не будете иметь ничего против того, чтобы подарить мне хотя бы по получасу вашего яшмового времени, драгоценные преждерожденные?
— Это произвол, — неуверенно проговорил Хаджппавлов.
— Где? — с приятной улыбкою поинтересовался Богдан.
— Арестасьон иллегаль… тут ле монд…
— Профессор говорит, — забубнил вдогон переводчик, — что вопиющий противузаконный арест происходит прямо на глазах у двух представителей Европарламепта и обо всем произошедшем по возвращении в Европу непременно будет доложено всему мировому сообществу. Ордусь будет опозорена навеки.
Богдан покосился на Кова-Леви. Тот стоял, гордо и нелепо задрав подбородок, точно ждал, что ему сейчас начнут заламывать руки за спину. Слишком увлеченный своими идеями и принципами, он явно не узнавал своего не так уж давнего спасителя.
И Богдан с горечью в сердце решил тоже не узнавать Кова-Леви.
— Передайте уважаемому профессору, — сказал он, — что Ордусь будет за это навеки благодарна.
— Лё бу-бу-бу…
Худенькие бровки Кова-Леви изумленно вздернулись из-под очков и провалились обратно.
Кацумаха повернулся к Хаджипавлову и потряс корявым лохматым пальцем у него прямо перед носом.
— Ну иди, иди, разговаривай, — с какой-то непонятной угрозой произнес он.
— А вы? Вы что же, надеетесь здесь подождать?
— А хотя бы!
— Не выйдет, Ленхотеп Феофилактович, не выйдет. Попробуйте-ка доказать свою правоту! А то вы только криком да бранью берете!
— Что, Эдик, сказать нечего?
— А вам?
«Оба не хотят идти, — понял Богдан. — Оба стараются спрятаться один за другого. Если бы я не застал их тут обоих разом, да в разгаре ссоры, да прилюдно — нипочем они не согласились бы говорить со мной… Слава тебе, Господи, за все вовеки. Удачно зашел».
— Выскажись, Эдик, облегчи душу! Как это я у тебя украл чего?
— Я в суд не подавал… — пробормотал Хаджипавлов.
— Между прочим, и я не подавал, — спохватился Кацумаха.
— Я представляю Управление этического надзора, — повторил Богдан, ненавязчиво выделив голосом слово «этический». — А отнюдь не сервис секрет.
В таких-то пределах благодаря Жанне он давно уже знал французский.
Эх, Жанна, Жанна…
Писатели сверлили друг друга взглядами. Ни один не позволил бы другому отвертеться.
— Мы просто побеседуем в одной из пустующих гостиных, — сказал Богдан.
Ни один не позволил бы другому отвертеться.
— Мы просто побеседуем в одной из пустующих гостиных, — сказал Богдан. — А ваши иноземные гости и их переводчики продолжат ужин, и через некоторое время вы к ним вновь присоединитесь. Окажите мне, пожалуйста, такую любезность. Ведь существующий конфликт должен быть как-то урегулирован. Нет?
Хаджипавлов покусал губу, искательно обернулся на Кова-Леви, потом на так и оставшегося Богдану неизвестным гокэ, говорившего по-английски, и с достоинством произнес:
— Вынужден подчиниться грубой силе.
— Айда разбираться, — широко махнул рукой Кацумаха.
Пока они гуськом поднимались по лестнице из нижнего буфета, Богдан несколько впопыхах продумывал план беседы. Все произошло слишком внезапно. Приходилось отчаянно импровизировать.
То, что оба тяжущихся разгорячены спором, обстановкой и горячительными напитками, было пожалуй, на руку Богдану. В таком состоянии люди нередко выпаливают то, что при более спокойных условиях ухитрились бы утаить и даже виду не подали бы, что им хочется азартно гаркнуть нечто, в сущности не предназначенное для посторонних ушей. С другой стороны, — мастера художественного слова уж закусили удила, а закусивший удила человек может быть равно склонен как к необдуманной откровенности, так и к бессмысленно упрямому, ослиному, лишенному всякого разумного основания молчанию. Тут Богдан ничего не мог бы сделать — ни малейших формальных оснований настаивать на беседе у него не было. Оба литератора могли в любой момент послать его к Яньло-вану или еще подальше; правда, в этом случае они косвенно продемонстрировали бы отказ от своих претензий.
В общем, все было в руках Божиих.
Как всегда.
Пустующую гостиную они нашли без труда. Открыв дверь, Богдан остановился:
— Драгоценные преждерожденные, — сказал он, — прошу понять меня правильно. Ни мне, ни, я полагаю, вам самим не хотелось бы, чтобы наша беседа проходила, как наверняка выразился бы наш уважаемый гость из прекрасной Франции, — он широко улыбнулся, — а-труа. Таким образом, одному из вас придется подождать в холле. Я никоим образом не хотел бы проявить к кому-либо из вас неуважение, в принудительном порядке заставив одного идти первым, а другого — дожидаться своей очереди. Может быть, вы разберетесь сами или кинете, например, жребий?
— А вы не боитесь, драгоценный преждерожденный, — издевательски оскалившись на миг, передразнил вежливость Богдана Хаджипавлов, — что тот, кого вы оставите дежурить у дверей, попросту уйдет?
— А чего мне бояться? — удивился Богдан. — Бояться надо тому, кто уйдет. Его просто засмеют. Уход однозначно докажет, что плагиатор — именно он.
Наступило молчание. В полном замешательстве литераторы стояли на пороге гостиной и старались не глядеть друг на друга. Кацумаха, с деланной незаинтересованностью озираясьпосторонам, шумно и мрачно дышал ноздрями. Хаджипавлов, уставясь в потолок, посвистывал сквозь зубы.