— Что?
— Прости, родная… даже тебе не могу сказать. Порядок.
— Не можешь — не говори.
— А есть другая возможность, еще страшней… Ладно. Завтра мне придется сорваться в Мосыкэ, но это ненадолго, на денек… Ты тут справишься?
— Попробовала бы я не справиться.
— Спасибо. Ты такая славная…
— А Жанну ты как называл?
— Фиронька…
— Все, молчу, молчу. Не сердись, любимый, Обними меня.
— Фира…
— Да. Вот так. Вот. Да.
— Девочка моя…
— Я так соскучилась, Богдан. Так соскучилась… О!!
— Господи, какая ты нежная…
— Потому что это ты…
Комната, как шхуна, плыла в полуночном океане; широкая зыбь качала стены, потолок мотало, словно палубу в шторм, и далекий ночник огнистой тропической медузой летал на волнах, то взмывая, то рушась…
…Снаружи, словно артель вкрадчивых кровельщиков, по железным подоконникам вразнобой подстукивала капель.
— Опять тает…
— Пусть тает. Мне так хорошо с тобой, жена…
— А я… я просто счастлива. Так счастлива, что даже страшно. Ты очень изменился.
— Не бойся.
— Не буду. Сейчас еще полежу минутку, а то ноги не слушаются… и пойду посмотрю, как там Ангелина. В горле пересохло… а у тебя? Принести соку?
«Все-таки приятно и когда о тебе заботятся, хотя бы по пустякам, — подумал раскинувшийся едва ли не поперек ложа Богдан и на мгновение ощутил себя чем-то вроде вальяжной Катарины. — Конечно, в меру… То Фира, то я. Ведь мы, слава Богу, оба здоровы; стало быть, пока — это только вроде ласковой игры, радующей обоих».
— Я сейчас принесу, — сказал он и поспешно вскочил. И чуть не повалился обратно, на миг его повело; голова еще немного кружилась после шторма.
Багатур Лобо
Мосыкэ, Тохтамышев стан,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
ближе к вечеру
— Проходите! Проходите, гости дорогие! — Матвея Онисимовна Крюк, уютная старушка с улыбчивыми ямочками на круглых розовых щеках, встретила гостей у порога, хотела помочь им скинуть теплые халаты и шапки, да Баг решительно воспротивился, и повела за собой — по широкому длинному коридору, уставленному старыми резными шкалами, мимо величественного размерами, совсем уж древнего, но содержащегося в любовном порядке огромного дубового сундука с внушительным, ярко блестевшим медным замком — к двери в гостиную, которую называла горницей.
Баг уж бывал здесь, а Стасе жилище Крюков стало в новинку: она со сдержанным любопытством оглядывалась по сторонам, а при виде сундука даже замедлила шаг. Да и немудрено — Баг и сам по первости разглядывал сундук во все глаза, как некое чудо чудное, и, если б то было уместно, с удовольствием отодвинул бы его от стены, дабы осмотреть со всех сторон. Ибо сундук стоял так просто и в то же время так величаво, как может стоять лишь древле угнездившаяся в доме вещь с долгой и непростой судьбой, вещь, осознающая свою ценность, но нисколько ею не кичащаяся и в вековом спокойствии своем источающая неуловимый, но непостижимо ощущаемый аромат длинной вереницы прошедших годов. Мимо такой вещи человеку понимающему трудно пройти, не заметив ее. А Баг был из таких. «Благородный муж сведущ в языке древних вещей», — наставлял еще Конфуций в двадцать второй главе.
— Энтот сундучок, — Матвея Онисимовна, заметив Стасино замешательство про виде дубового гостя из глубины веков, вернулась к сундуку, аккуратно откинула покрывавшую его скатерку с вышитыми козаками — те летели на горячих конях, грозно воздымая востры шашки и развевая усы да чубы по ветру, — и любовно провела сухой ладошкой по темной и буквально отполированной временем крышке, — энтот сундучок самого Тохтамыша видал. — Внимательно посмотрела на Стасю, кивнула укрытой простым белым платком головою. — Как предок дальний Леопольдушкин, Епифаний Крюк с другими-протчими был послан оборонять почетно хана Тохтамыша в пути его на Москву, так, почитай, уж с тех самых пор отец сыну, чи старший брат брату младшему и передает энтот сундучок. Реликвия наша родовая. — Снова погладила сундук Матвея Онисимовна. — Многоценная.
Крюки обитали в отдаленном районе Мосыкэ спокон веку прозываемом Тохтамышев стан. Название это было не менее древним, чем фамильный сундук Крюков, и связывала их одна и та же история.
После смены правителей на ордынском троне новоизбранный хан Тохтамыш лично возглавил посольство, двинувшееся к русским соотечественникам для участия в торжествах, посвященных полувековой годовщине открытия в подмосыковном сельце Коломенском, на красивом холме над рекою, первой на Москве мечети (несколько лет назад хан уверовал в Аллаха или, как на Руси тогда выражались, «обесерменился» — но немногие его подданные ему последовали), а заодно, как бы между делом — подтвердить нерушимый союз улусов в изменившихся условиях. Ибо из раздираемой кровавыми противумонгольскими усобицами ханьской империи уже хлынули в Казанский улус десятки тысяч беженцев, а до Руси, до улуса Александрийского, сия волна, в общем, еще не докатилась, и хану, который первым столкнулся с новыми вызовами времени, насущно стало согласовать с князем отношение к оным. Результатом прошедших тогда переговоров явилось предоставление беженцам одинаковых на территории обоих улусов прав, причем равных с коренными жителями вне зависимости от национальности и вероисповедания — и сие мудрое решение было, хоть князь и хан на ту пору и не ведали того, первым шагом на пути соединения Ордуси с Цветущей Срединой.