На Великого Кормчего жалко было смотреть.
Баг и не смотрел. Выкурив очередную сигару, он сызнова позвонил в гостиницу осведомиться о здоровье Чунь-лянь; на сей раз она сама взяла трубку и поведала ему, что с нею все в порядке, она чувствует себя отлично, отчеты и она, и оба студента написали по правилам, во всех подробностях и теперь они ждут дальнейших распоряжений — каковые Баг так вот с ходу в сложившейся ситуации придумать не сумел и просто велел всем ждать его прибытия.
Теперь, пока Богдан мягко и задушевно беседовал под магнитофон со сразу признавшим себя заблуждением Великим Кормчим и получал от того признательные показания, Баг присел в уголку перед «Керуленом» и блуждал в сети; история дома, в котором так легко оказалось устроить хацзу посреди Мосыкэ, не давала ему покоя. Странная нерадивость местной управы уязвила честного человекоохранителя в самое сердце.
— Верю, — честно ответил Богдан. — Отчего же мне не поверить вам, подданный Подкопштейн, если у меня нет ни малейших фактов, свидетельствующих о том, что вы кривите душою?
— Не кривлю… ни в коем случае не кривлю. Все как на духу. Разве же я не понимаю? Вот… А идея фараона похоронить по-человечески… Ну как вы не можете понять, что это человеколюбиво!
— Не могу, — сказал Богдан. — Мне кажется, что это вправе делать лишь те, кто в него верит. Если бы это показалось им самим сообразным. Только они.
— Но вдруг они просто решиться не могут? Надо им помочь!
— Ежели бы вы вдруг, спаси и сохрани нас от такого случая Пресвятая Богородица, увидели человека, который хочет подпалить Храм Конфуция или, скажем, Александро-Невскую лавру — вы бы ему тоже помогли?
Великий Кормчий опустил голову и ничего не сказал в ответ.
— Вам просто самому хотелось, ведь правда? Именно Мину. Хотелось самому.
— Конечно, хотелось. Конфуций или там Христос — они же… сообразные. Мы в них не верим, но вреда от них нет. А этот помрун окаянный…
— Что ж он вам сделал?
Великий Кормчий долго думал, потом облизнул губы и сказал от души:
— Не люблю. Злой он.
— А вы добрый?
— А я добрый.
— Понятно.
— Я очень добрый. Спросите кого хотите! Да вот хоть Кова-Леви, ему со стороны виднее. Знаете же, наверное: лицом к лицу лица не увидать…
— Понятно-понятно. Продолжайте.
— Я и говорю. Эта идея не давала мне покоя. Покончить с помруном — это значило покончить с хемунису вовсе. С их жестокой, нечеловеколюбивой, тоталитарной верой… Но, с другой стороны, я ведь понимал, что не могу этого сделать. Ни сам, ни перепоручить кому-то из единочаятелей. Это же все-таки преступление…
— Ах, вы это понимали?
Великий Кормчий понурился и спрятал взгляд.
— Конечно, понимал… — глухо пробормотал он.
Потом его вдруг осенила некая мысль; он воодушевленно распрямился и ожег Богдана огнем засверкавших глаз.
— Но ведь всякий крупный, значительный поступок — это преступление! Переступание через нечто обычное, общепринятое, постылое… Без преступления нельзя совершить ничего серьезного!
— А как же столь любезные сердцу вашего иноземного единочаятеля права человека?
— Ну, так смотря какого человека…
— А, ну да. Понимаю. Продолжайте, пожалуйста.
— Нет-нет, это очень важно. Те, кто живет обычной жизнью, по обычаю, для семьи да для государства — им и не нужны их права. Они и так в безопасности… тянут свою жизненную лямку безбедно — как листья неживые по течению плывут. Нужно защищать права тех, кто переступает! Иначе их опозорят, затравят, лишат возможности совершать поступки!
— То есть преступления?
— Ну… если вам угодно это называть именно так…
— А вам угодно называть именно иначе, я понял.
Они и так в безопасности… тянут свою жизненную лямку безбедно — как листья неживые по течению плывут. Нужно защищать права тех, кто переступает! Иначе их опозорят, затравят, лишат возможности совершать поступки!
— То есть преступления?
— Ну… если вам угодно это называть именно так…
— А вам угодно называть именно иначе, я понял. Продолжайте, пожалуйста.
— Да, так о чем я… А! Я считал себя должным, обязанным совершить поступок. Помочь хемунису избавиться от их страшного морока хотя бы и против их воли, но… как бы это сказать… Самому совершать уголовно наказуемое человеконарушение мне совершенно не хотелось.
— Это я прекрасно понимаю.
— И своих единоверцев так подставлять я тоже был не вправе, я прекрасно отдавал себе в этом отчет.
— Это делает вам честь.
— И тут… Мы были с Сахой в сауне… знаете, это вроде русских парных, только не русские… и он рассказал, что у него появилось недавно несколько замечательных новых помощников. Один из них, как он сказал, прежде был связным между ним и каким-то из его деловых партнеров в Александрии, но там дела то ли разладились, то ли сам этот связник с сотоварищем не ужился… в общем, он переехал в Мосыкэ.
— Очень интересно. Ваши отношения с Сахой, я смотрю, все же довольно близки.
— Чисто приятельские, уверяю вас! Никаких общих дел, просто по старой памяти раз в месяц-полтора мы потели вместе… ну, разве что пару раз он мне по льготным ценам песцов подбрасывал…
— Ах вот как. При ваших-то доходах…
Баг у «Керулена» на миг оторвался от дисплея и с неприязнью покосился на Великого Кормчего.