Ну, разговор-то о том, что пора ему, старику, на отдых, Мокий Нилович заводил с Богданом не в первый раз. Хорош старик! Да на таких стариках Поднебесная и держится!
— Знаешь, — понизив голос, доверительно сообщил Великий муж Богдану, — успокаивали меня наши ученые не раз и не два, а все ж таки… хожу и словно мину замедленную в себе ощущаю. Взорвется когда-нибудь, или дохожу свой век невозбранно, сам себе господин? Боязно… Умом понимаю, что ученым надо верить, а сам подчас все-таки дергаюсь. — Он вздохнул. — Как вы тогда с другом твоим так споренько все это раскрутить ухитрились… да как бережно… Сколько б людей еще так вот мучились теперь, если бы не вы. — Он на миг сокрушенно поджал губы. — А все ж таки нескольких заклятых на полное подчинение мы упустили, до сих пор найти не можем.
— Неужто?
— А ты не ведаешь? Ну да; ты на островах сидел… На полное подчинение-то заклятым — им куда хуже нас, тех, кого только на челобитную наговаривали… Вот они и разбежались кто куда — то ли последние повеления Игоря-князя своего выполняя, то ли что… Троих так и не нашли по сию пору. Может, сгинули где, а может… Не ровен час, кто-то случайно слово власти при них скажет…
— Да нет, Мокий Нилович. Там же не слово, там целая фраза Козюлькиным состроена была, нарочито бессмысленная, так, чтоб оные случайности сугубо исключить и только за собою закрепить заклятых и возможность им приказывать. Нешто вы сами не помните?
Мокий Нилович мрачно втянул воздух волосатыми ноздрями.
— Откуда ж мне помнить? — пожевал губами и тихо проговорил: — Вот ты ее мне сообщил?
— Нет…
— А чего ж так?
Богдан пожал плечами.
— Да случая не было…
Рослые брови Мокия Ниловича снова сползлись.
— Может, и случая, конечно, но и никому тогда, получается, сей случай не выпал. Я так понимаю, что… Побоялись и посейчас побаиваются ее при мне произносить. Вдруг как-то сработает? Береженого, знаешь ли, Бог бережет.
Богдан вздохнул. В словах Великого мужа был определенный смысл.
Я так понимаю, что… Побоялись и посейчас побаиваются ее при мне произносить. Вдруг как-то сработает? Береженого, знаешь ли, Бог бережет.
Богдан вздохнул. В словах Великого мужа был определенный смысл. Может, и впрямь лучше не дразнить судьбу.
— Хоть научились заклятых на подчинение из опиявленного состояния выводить, но…
— Вот и Баг мне давеча сказывал, что соседа его, уж на что он разумение потерял, за истекшие месяцы совершенно образумили! — обрадовавшись поводу сменить тему, подхватил Богдан.
— Да, кого удалось вовремя в лечебницу управления доставить, те возвращены к полноценной жизни, — кивнул Раби. — А все ж таки долго еще от собственной тени шарахаться будем. Потому как, во-первых, не всех нашли, а во-вторых… сложное это все дело. Курить-то я так и не начал с той поры! Стало быть, какое-то воздействие сохраняется! Поверишь ли — даже запаха табачного до сих пор не переношу! И вот кстати…
Богдан не раз слыхивал подобные «кстати» и уж догадался, что многоопытный дафу не случайно уделил столько внимания этой теме. Не стал бы он углубляться в воспоминания и излишний разговор о собственных подноготных немощах пресек, ежели бы не имел неких сугубо деловых оснований.
— Твой первый рабочий день нынче, — сказал Мокий Нилович, — после отпуска-то. Вот и входи в дела помаленьку. Хочу тебе поручить одну жмеринку… безобидную, но странную какую-то. Нелепую.
Богдан подобрался.
— Слушаю, Мокий Ниловнч, — сказал он.
— Долго языком молоть не стану. Незачем это, да и не в характере… Материалы посмотришь у себя, не так их много, и поручаю я тебе это скорей для разгона после долгого простоя. Это не Асланiв какой-нибудь, тут все люди утонченные, трепетные, и ни к каким активным действиям не склонные. А может, и неспособные к оным по роду основных занятий своих. И ты человек душевный, тебе с этой публикой как раз будет с руки разбираться. Безопасно. Спокойно. Но…
— Да не томите, Раби Нилыч! — не выдержал Богдан.
— Газет ты там, на Соловках, естественно, не читывал, в сеть не хаживал…
— Телевизор не сматривал, — в тон начальнику добавил Богдан.
— Не так давно, седмицу назад… буквально в один день вышли два романа литературных. Оба на одну тему. Про Крякутного и его отказ от исследований, из-за коего мы в столь беспомощном положении летом-то пред розовыми пиявицами очутились…
— Так уж и про Крякутного?
— Ну, произведения-то художественные, там фамилии все заменены, но понять можно. И самое смешное, что по фактам и сюжету все один к одному, только продолжение выдуманное в одном произведении — будто Крякутной герой, мол, святой праведник, а в другом — будто он чуть ли не изменник государственный.
— Пресвятая Богородица…
— И теперь писатели, авторы сих произведений, друг дружке в вороты халатов вцепляются и обвиняют один другого в так называемом плагиате. Надо разобраться, Богдан. Тонко так, уважительно… как ты умеешь.
— Понятно… — с ощутимой толикой уныния протянул Богдан.
— Однако ж тут еще одна закавыка, — поморщившись, проговорил Раби Нилыч. — Писали-то они, факты не с кустов собирая.
— Писали-то они, факты не с кустов собирая. Седмицы через две-три после того, как отъехал ты поститься, в некоторых средствах всенародного оповещения крохи сведений о деле Игоревичей проскользнули. Конкретно ничего, и повода начинать разбирательство о разглашении секретов не возникло ни малейшего… но само по себе непонятно: где-то ж утечка все-таки произошла! И тут, разбираясь с плагиатом, не худо бы заодно принюхаться, откуда вообще звон пошел. И, что характерно, Богдан — оба писателя знают, похоже, больше, чем в печати было. Оба. То есть они все это так подают, что, мол, тут творческий их домысел — но домысел-то у обоих одинаковый — и они сызнова ругаться начинают: «Ты у меня украл!» — «Нет, ты у меня украл!»… А сам-то домысел в точку попадает. У обоих равно. Понимаешь?
— Понимаю, — после некоторой заминки проговорил Богдан уже куда более заинтересованно. Пальцем поправил очки. — Еще как понимаю…