Стерва. На сеновал тебя, как обычную девку, чтобы знала свое место. На цепь, как строптивую суку.
Архайн стиснул зубы и бедра, обуздывая мужское естество. Это всего лишь навязанное зельем желание, побочный эффект «манка», излишнее вхождение в образ…
Обмануть Тварь трудно, но себя — невозможно.
Ей всего три дня.
Ей тысячи лет.
Она воплощение смерти.
Она прекрасна.
Йер открыл глаза.
Изогнутый побег издевательски покачивался над травой. Опять безлистный и совсем короткий. Только направление.
С-с-стерва.
Так и знал! Тварь они проехали. Кончик-почка указывала в обратную сторону, разве что чуть-чуть отклонившись от предыдущей линии. Вероятно, мерзавец жрец (жрецы?) тоже не сидел на месте.
Архайн с ненавистью выдернул побег, скомкал, испачкав ладони похожим на кровь соком, и припечатал сапогом.
***
Отразившееся на лице жреца разочарование совершенно не вязалось с произошедшим на глазах у парней чудом.
— Что-то не так? — осторожно спросил Джай.
— Я думал, после второй инициации Госпожа станет ко мне благосклоннее, — со вздохом признался мужчина. — Но она снова не пожелала открыть свое местонахождение…
— Все они, женщины, такие, — философски заметил горец. — А что такое инициация?
— Обряд обретения силы. Всего их пять, первая происходит одновременно с рождением, остальные проводят жрецы.
Всего их пять, первая происходит одновременно с рождением, остальные проводят жрецы. Вторая была этой ночью, я ощутил ее, когда искал вас.
— Беспокоился, э? — заулыбался горец.
— Хотел убедиться, что вы не собираетесь выдать меня селищанам, — холодно осадил его жрец.
— Значит, ребенка кто-то уже нашел? — сообразил Джай.
— Угу. — Мужчина рассеянно коснулся вытянувшегося над землей побега — блекло-розового и полупрозрачного, словно у проросшего в подвале картофеля.
— Тебя что-то смущает?
— Проводить инициацию на третий день очень опасно, ребенок может лишиться рассудка. Полагается выждать хотя бы семерик, а лучше месяц. Жрец, который заставил ее пойти на такой риск, сам вызывает у меня подозрения.
Учитывая, что седовласого тоже сложно было назвать нормальным, Джай искренне посочувствовал Твари.
— Но она не свихнулась?
— Нет. Это было бы равносильно смерти, а ее я почувствую сразу. Обряд прошел успешно.
— Ладно. — Обережник вернулся к костру за кружкой. После перечного хлебца щипало не только в горле, но и в носу. — И что нам теперь делать?
— Искать. Она где-то там. — Жрец поднял голову и ткнул пальцем — прямо в Тишша, любопытно прислушивающегося к разговору.
— Мяу, — глубокомысленно сказал кошак.
— Тишш! — возмутился ЭрТар. — Когда ты успел ее сожрать?!
— Мя-а-ау?!!
Мужчина легонько хлопнул корлисса по боку, заставив посторониться. Судя по солнцу, идти на сей раз предстояло на юг.
— Направление изменилось. Видимо, ее куда-то везут и не очень далеко от нас, иначе это не было бы так заметно.
— Слушай, — вспомнил ЭрТар. — А как йеры ищут Тварь? Тоже садовничеством занимаются?
— Да. — Жрец бережно развернул побег, чтобы тот рос в сторону березки, по которой потом сможет взобраться. — Они нашли какой-то способ притворяться нами. Вроде бы на это способны только Приближенные, посвятившие себя Темному, и то не все… но хватает и этого. Мы все уже перепробовали, чтобы закрыть ее от лживого зова, но бесполезно.
— А что, если нынешним жрецам это удалось? — осенило Джая. — Потому-то ты и не можешь до нее достучаться, тваребожец?
— Хотелось бы верить. — Седовласый немного повеселел и взял у ЭрТара хлебец. — И не называйте меня тваребожцем. Меня зовут Брент.
— Вспомнил?
— Напомнила. Собирайте вещи и пошли, если идете.
***
На крыльце торчал уже другой обережник, так же размеренно двигающий челюстями и плюющийся шелухой. Этот хотя бы заметил йера и, поперхнувшись, вытянулся в струнку, рассыпав семечки. У его ног тут же с кудахтаньем засуетился петух управника, подзывая ринувшихся со всех сторон кур.
Архайн брезгливо дернул уголком губ, проходя мимо, к двуколке. Легонько постучал пальцем по прутьям стоящей в ней клетки, и голубь ответил ему взглядом, более приставшим разбуженной цепной собаке.
Даже голуби у обережи были толстые и наглые, мерзкого сизого цвета. При храме тоже разводили почтовых птиц, черных и белых — для разных вестей.
Но, как ни досадно, быстрее и лучше всего послания доставляли такие вот беспородные твари, возвращавшиеся в родную голубятню через все Царствие. Их даже порождения приграничных лесов почему-то не жрали. Видать, боялись отравиться.
Йер открыл клетку и, загнав голубя в угол, сгреб в горсть. Символ супружеской любви злобно клюнул его в палец. Он не ел с вечера, и ему чхать было на Архайнову серьгу.
Приближенный, беззвучно скривившись, поскорее вытащил сизаря из клетки и переложил в другую руку, лапками кверху. Он мог заставить проклятую птицу издохнуть на лету, но не послушно сесть к нему на палец. Интересно, как это удается жрецам? Перед ними любая тварь хвостом виляет, причем безо всяких ирн.
Пришлось ограничиться вырванным из хвоста пером. Когда Архайн вернется в храм, он прикажет, чтобы ему подали этого гада на завтрак, тушенного в белом вине. Будем надеяться, к этому времени перо не отрастет.