Что их с белобрысым все-таки ищут, ЭрТар не сомневался. Как и в том, что сейчас у обережи и йеров есть дела поважнее, а дхэры не желают публично признаваться в своей уязвимости. Тайный же поиск начнется с едален и ночлежек, где горца с корлиссом засекут еще с порога (в «гадюшнике» их вряд ли кто-то разглядел, но следы они оставили весьма красноречивые: остроносых горских сапог, подкованных обережных и крупных звериных лап). Значит, туда ЭрТару путь заказан. Удирать из города тоже неразумно, йеры наверняка перекрыли все дороги и только и ждут, когда сорока вылетит из курятника. Нет уж, поскачем еще среди несушек, поищем не замеченную хозяевами щелку… В Орите у ЭрТара жила дальняя родственница, в крайнем случае можно податься к ней — горцы своих не выдают, тем более какому-то Иггру.
С другой стороны, они и не прячутся за спинами женщин и детей.
Пришлось как-то крутиться самому. Обережники, разумеется, успели порыться в навьюченных на Тишша вещах, «выронив» при обыске коробку со стрелками и несколько безделушек. К счастью, воняющая краггами куртка их не прельстила, как и грязная (зато сухая!) смена белья. Сами же вьюки пошли на сносную подстилку из двух кусков дерюги, на которой горец с кошаком скоротали ночь в подвале полуразрушенного дома, до середины заваленном обломками кирпича. Обитающие там крысы то и дело пытались восстать против захватчиков, и к утру Тишша от них уже тошнило.
Оставив кошака караулить мыслестрел и разложенные на дерюжках вещи (в разведенной дождем сырости они за ночь так и не высохли), горец отправился на разведку. Грязный, босой, небритый, в мятых полотняных штанах и вылинявшей, драной на локтях рубашке, он мало чем отличался от местных побирушек, которым и туман не был помехой. Правда, сегодня они ни к кому не приставали, а целеустремленно брели к площади, лениво переругиваясь между собой.
Заинтригованный ЭрТар увязался с ними. «Новенького» вначале встретили подозрительно, но, скушав байку о сгоревшем шиуле и «лучше голод умирай, чем денга улица проси» (значит, не конкурент!), подобрели и стали наперебой советовать горскому простачку, куда лучше податься. На расспросы, почему сами не подаются, доброхоты ухмылялись и отводили хитрые глаза. Сидеть в тенечке перед драными шапками им определенно нравилось больше. Шли же они, как выяснилось, к «часу милосердия», когда отчитавшие проповеди и разобравшиеся с ирнами йеры от имени Иггра подкармливали «сирых и убогих» (судя по топавшим рядом с ЭрТаром бугаям, сирыми они стали по собственному почину, а за «убогих» могли и в глаз дать).
Горец облизнулся и решил, что позавтракать за счет Двуединого будет самое то. Где-где, а в храме его йеры точно не будут искать!
Туман потихоньку сгущался, ужав мир до десяти шагов окрест. Нищие тоже посбивались в кучки, не желая терять собратьев по лохмотьям из виду. Слева кто-то упоенно вопил про «осень нашего мира», потом осекся на полуслове и завизжал, как схваченный за хвост поросенок — видать, обережь нашла его по слуху.
— Во, ишшо одного споймали, — злорадно шамкнул идущий рядом с ЭрТаром старик. — Труженики, дери их Темный… Нет бы Тварь искали — к блаженным цепляются!
— Да как ее искать-то, если йеры и те с ходу ничего поделать не смогли? — возразил бодро перебиравший костылями мужичок лет сорока.
— Приметы есть нужные, — многозначительно сообщил нищий. — Из того дома, где Тварь рождается, все крысы наперегонки бегут, место ей уступают! Первый крик у ней — вой звериный, из титьки она заместо молока кровь сосет, а кто в глаза ей посмотрит — тот свою смерть увидит и всю оставшуюся жизнь сам не свой ходить будет…
Оборванцы сбились еще теснее. Опознавать Тварь последним способом не хотелось никому.
— И рождается она вовсе даже не от бабы, а от мужика, слуги Тваребожьего! — попытался еще больше запугать слушателей старик, но тут уж вышел перебор.
— Это из какого же места?! — загоготали нищие.
— А не из какого! — нашелся брехун. — Тваребожец сам себе брюхо ножом вспарывает и дитя достает!
— А потом сам зашивает? — сострил одноногий, снова развеселив дружков.
— Смейтесь, смейтесь, — обиженно проворчал старик. — Смотрите только, чтоб после не заплакалось! Вот войдет Тварь в силу, воззовет к папаше — тот из небытия и явится, никакой Иггр не поможет…
Как раз с этим никто не спорил, и разговор заглох.
Нищие стекались к храму по всем дорогам, успев выстроить две очереди, каждая из которых почти не уступала утренней, на проповедь. У одной двери раздавали хлеб с благословения Светлого, у второй угощали во здравие Темного. Убогие на глаз прикидывали, какая дойдет быстрее, и пристраивались туда.
ЭрТару такой сложный моральный выбор оказался не по зубам, и он на всякий случай занял обе.
В очереди болтали все о том же. Словесная шелуха сыпалась мешками, но иногда попадались и зерна: люди постарше еще помнили, как Тварь рождалась ежегодно, поэтому относились к знамению скептически, увещевая молодежь — мол, в наше время худо-бедно с этой напастью справлялись, и сейчас пронесет. Другие, напротив, напропалую врали и запугивали, как давешний нищий; их слушали куда охотнее, с болезненной жадностью.
Время пролетело незаметно. Откровенно скучающий йер еле глянул на горца, с трудом удержавшись, чтобы не поморщиться. ЭрТар живописно изобразил трясунец и косоглазие, с блаженным придыханием проблеял молитву Светлому и был вознагражден за усердие пресным хлебцем с малюсеньким кусочком сала, пришпиленным щепкой (видать, чтобы дыханием не сдуло).