Попадаться в лапы обережникам нельзя ни в коем случае, они слупят с незадачливого охотника вдвойне — чтобы хватило и гильдии и им за усердие. ЭрТар, нервно покусывая губу, огляделся в поисках озарения, и оное милостиво явилось своему верному почитателю: между домами, на протянутой из окна в окно веревке шевелила рукавами на ветру белоснежная стая рубашек, возглавляемая ярким женским халатом.
Взобраться к ним по водосточной трубе для горца было минутным делом.
***
— О, великомудрый сын итыллы [18] !
— Чего? — Джай растерянно уставился на выскочившего, казалось, из-под земли и тут же павшего ниц человека в белом тюрбане. Полы длинного широкого одеяния павлиньим хвостом расцветили мостовую.
— Это ест’ такой священный жывотный, — пояснило дивное существо, так истово отбивая поклоны, словно на сапогах обережника было намалевано по Иггрову лику. — Вэс’ наш плэмя каждый день поминат’ его в беседа и приносыт’ дары пища.
— Вэс’ наш плэмя каждый день поминат’ его в беседа и приносыт’ дары пища. Но да пребудет с ним миласт’ Иггр, а я быть смиренно малит’ тебя ответ на вопрос: где ты взят’ этот кошка, э?
— Ну вообще-то… да кто ты такой? — спохватился обережник, наконец вспомнив о своей суровой должности. Корлисс, ошарашенный не меньше него, одновременно шипел и тянулся к незнакомцу, жадно поводя носом. Джай на всякий случай покрепче перехватил поводок.
— Э-э-э! — просиял челобитец, в знак дружбы по обычаю «сорок» прижимая правую руку к груди. — Слюшай сюда, дарагой, сейчас я все тэбэ сказат’!!!
…Уже на пятом предложении Джай напрочь потерялся в потоке изливаемых на него стенаний, подробных биографий, кажется, всех жителей Хэллийских гор и жалоб на непутевого родственника, сквозь которые с трудом пробивалась суть рассказа: два брата-горца договорились встретиться вечером «на балшой-балшой каменный место» (обережник снисходительно ухмыльнулся, прощая диким людям незнание равнинного наречия и, похоже, самого понятия «площадь»), однако один из них туда почему-то не явился (Джай сочувственно покачал головой, но ничего говорить пока не стал — а вдруг и впрямь всплывет, то есть найдется!), и второй, охваченный «балшой-балшой тревога», отправился искать его по «балшой-балшой шиул [19] », пока не «увидэт’ в рука балшой-балшой воин кошка брат и узнат’ его».
Кошак, кстати, вроде бы определился и, радостно урча, рвался к горцу, который от рассказа уже перешел к цветастым благодарностями за «находка глюпый животный» и обещаниям «отдат’ брат, как тол’ка встрэтыт».
Джай, в последнюю секунду опомнившись, отдернул машинально протянутую руку с поводком.
— Ну… вообще-то… понимаете, это вещественное доказательство… — Сердце у парня было доброе, но уже через месяц службы в обережи покрылось кольчугой здорового скептицизма, а спустя год к ней добавилось профессиональное чутье на ложь, которое в данный момент подавало явственные, хоть и маловразумительные знаки.
— Хэй-най, я заплатыт’ тэбэ за стараный! — оскорбленно вскинулся горец, схватился за широкий рукав и горестно охнул: — Пазор на мой голова, забыт’ браслет дома! Но ты ведь знат’ лавка мой дядя, «Тры горскый лэпешка», да? Хады утрам к нэму, я там жыть! Ты нэ думай, я нэ обманывай — сначала дэнга, потом кошка! Можэт, сам брат прийти, он тэбэ и платы…
Пожилого ловкача ВадНэса, стараниями которого у оритских живодеров не было проблем со сбытом падали, Джай действительно знал, и родни у оного водилось больше, чем он сам мог упомнить (а у какого горца ее нет)?! Тащить кошака через полгорода к Хромому Крысу или вести к себе домой обережнику совершенно не хотелось — лучше сбагрить его с рук сейчас, а за бусами зайти утром… и порадоваться такому раскладу, если бы не гаденькое ощущение, что собеседник на это и рассчитывает.
— Не придет, — решившись, брякнул парень. — Утоп ваш брат в канале, только кошка… (Джай для верности наклонился и заглянул корлиссу под хвост), то есть кошак, и остался.
— О горэ, горэ! — пуще прежнего возопил странный проситель, для вящего эффекта сгребая с мостовой горсть пыли и тонкой струйкой высыпая себе на макушку. — Что я сказат’ наш бедный мат’?! Как показаться на могила отэц?! Добрый чэловэк!!!
Горец подполз поближе и, вцепившись в широкую обережную штанину, начал не то целовать ее край, не то зычно в него сморкаться.
— Нэт брат, нэт и кошка, беры его сэбэ! А за это давай поехат с мой малэнки-малэнки сэмья — жэна, мать жэна, три сэстра и семеро детей — в наш шиул и рассказать всем о последний час бэдный ЭрТар?! Слюшай, дарагой гост будэш — в любом дом плакай гор’ка, скваш тэбэ наливай, булка с маком корми!
— Балшой-балшой? — скептически уточнил Джай, наконец сообразив, что его смущает в горце.
— Самый-самый! — заверил тот. — Э-э-э-э… что ты так на мэна смотри?
— От тебя тиной пахнет, — ледяным тоном отчеканил обережник. — Ку-у-уда?! А ну, стоять! Стой, «сорока» паршивая, не то стрелять буду!
Слова у Джая обычно не расходились с делом, тем более что обычно после них преступники решали, что терять уже нечего, и начинали сами палить почем зря. Поэтому так и не поднятый мыслестрел целиком лег на совесть Тишша, который, увидев, что обожаемый хозяин снова куда-то драпает, с душераздирающим мявом кинулся вдогонку.